Анатолий Соболев - Тихий пост

Чупахин был беспощаден и весь день до отказа забивал всяческой работой, как на большом образцовом корабле.

Наутро после того дня, когда он чуть не погиб, Чупахин, проверяя вахтенный журнал, обнаружил - нет записи о том, что произошло накануне.

- Почему не записано? - спросил он Костырю, который вел этот журнал.

- А зачем? - удивился Костыря. - Нашли же тебя.

- В вахтенном журнале должно быть записано все, что произошло на посту.

- Тебе влетит от начальства, - предупредил Костыря.

- Порядок есть порядок, вахтенный журнал есть вахтенный журнал. Понятно? А пока за нарушение службы один наряд вне очереди. Выдраишь палубу.

Костыря с искренним изумлением спросил:

- Ты что, чокнулся?

- Два наряда вне очереди! - повысил голос Чупахин. - Один за журнал, другой за пререкания. Повторите!

- Есть два наряда! - откозырял Костыря и уже другим тоном спросил: Ну что ты за человек - все время придираешься!

- Дисциплина должна быть. Так что давай начинай драить палубу. Понял?

- Чего тут не понять. Ходячий устав ты.

- Без разговорчиков. А то еще накину. Выполняй приказ.

- Есть! - буркнул Костыря.

Когда Чупахин вышел из кубрика, Костыря сказал Жохову, чистившему оружие:

- "Палуба, палуба". Какая это палуба! Смех сказать. Пол обыкновенный. А он все как на корабле. Спасли человека на свою шею.

- Говори, да не заговаривайся, - оборвал его Жохов.

- Да я в шутку, чего ты окрысился.

- Взаправду или в шутку, а языком не трепли.

- Ладно, ладно - я же не всерьез, - сдался Костыря. - У меня всегда так. Я вот раз мужика из воды вытащил, а он на меня драться полез.

- Правильно сделал, - Жохов хмуро поглядел на Костырю.

- Да ты послушай сначала, а потом резолюцию накладывай.

- Ну.

- Вот тебе и ну. Тонет, понимаешь, мужик, пьяный, а я на спасательной станции работал, "жмуриков" из воды таскал.

- Ну.

- Чего ты заладил: ну да ну. Кобыла я тебе? Так вот, тонет мужик.

- Слышал.

- Слушай дальше. Такого не услышишь. Вытащил я его, как говорится, с риском для жизни. Заволок в лодку, к берегу пригребаю. А по берегу его жена бегает, волосы на себе рвет, в крике заходится. Ну успокоил ее: живой, мол. Откачали мужика. Оклемался он, встал. А жена ему и говорит: "Митя, родный мой, что они над тобой исделали?" Это мы-то! Спасли, а она "что они над тобой исделали?". "Они, - говорит, - тебя за волосья тащили". Мужик ко мне, я ближе всех стоял. Прет медведем. Спрашивает: "Ты как меня достал?" - "За волосы", - говорю. "А кто тебя просил за волосья меня тягать?" А сам наступает на меня, как танк. "Да, - говорю, - сачка не было, чтобы тебя, как сазана, вытаскивать". А он, недолго думая, как врежет мне в нос! От удивления я аж на корму сел. А он орет: "Не имеете права советского человека за волосья тягать! Это вам не ранешнее время! У меня и так этой растительности нехватка!" И опять норовит ударить. Ну я вскочил да как шарахну его. А жена его как завопит: "Караул, убивают!" Двое суток из-за него в КПЗ отсидел, пока в милиции разбирались, кто виноват. Вот и спасай после этого людей. Их спасешь, а они тебя потом... Старшой еще вам всем по наряду сунет. Вот узнает, что два диска патронов высадили в белый свет, так сунет. И до чего он эти наряды любит! Офицеров нету, а он старается. На физзарядку гоняет. А кому она нужна?

Физзарядка была больным местом Костыри. Он любил поспать, а Чупахин поднимал всех в шесть утра и выгонял из дому, несмотря на погоду. Полчаса бегали, прыгали, выполняли комплекс гимнастических упражнений. Жохов выжимал несколько раз большой камень, лежащий у входа в пост. Этот камень никто не мог поднять, только Жохов. Правда, еще Чупахин мог оторвать от земли. А Жохов поднимал его над головой.

- Тебе в цирке выступать, - говорил Костыря. - Я перед войной борца видел в цирке, фамилия Кара-Юсуф. Вот боролся! Всех на лопатки кидал. Р-раз! - и в дамках! А гири какие подымал! Как бог. Мне бы такую силу, я бы!..

После физзарядки один только Виктор Курбатов обтирался снегом. Костыря совал палец в сугроб, держал секунду и говорил:

- Нет, эта ванна не по мне. Я привык купаться в Черном море, или на худой конец в подогретом шампанском, или в молоке, как Гитлер.

Однажды морозным тихим утром Костыря вот так же чесал язык, как вдруг застыл с открытым ртом.

По всему небу внезапно вспыхнула волнистая завеса, переливаясь изумрудным и рубиновым светом. Звезды и луна померкли.

По снегу побежали отблески сияния, и тундра, и призрачная даль - все переливалось, играло, меняло цвет, силу, яркость.