Руне Белсвик: Простодурсен. Зима от начала до конца (сборник)

Так страдал Сдобсен. Знай он, где находится заграница, он бы пошёл в заграницу. Но он не знал дороги. И поэтому побрёл наобум. Сдобсен надеялся, что всё как-то уладится само собой. И что он вдруг поймёт, что вообще-то дела у него обстоят лучше некуда, и ноги сами понесут его в пекарню Ковригсена отпраздновать такое открытие.

Сдобсен имел привычку все свои проблемы решать таким манером. Шёл себе наобум – и всё.

Через какое-то время такой бесцельной ходьбы он нашёл себя на краю леса. Ёлки вокруг него ждали птиц, берёзы ждали листьев, а кудыка – ягод.

Вдруг он услышал разговор. Это Октава с Утёнком нашли полянку уже без снега и нежились на солнышке. Сдобсен спрятался за понарошку, чтобы поразвлечь себя разговором этих двоих солнцепоклонников, пока они не обнаружили его.

Утёнок с Октавой оставались у каменной куропатки, пока та не наелась до отвала. Напоследок она прошептала что-то Октаве на ухо и заснула.

Октава разрешила Утёнку ехать обратно в своей сумке. Они шли долго, пока наконец не пришли на прогалину, поросшую конопаткой и спросоньей. Весна как раз эту прогалину полностью отмыла от снега и красиво осветила чистым горячим солнышком.

Они уселись на мягкую спросонью и чуть пружинистую конопатку передохнуть на солнышке. Утёнку-то и вся дорога далась легко, ему было интересно ехать в сумке, полной запахов Октавиной еды и её душистых вод.

– А что она тебе нашептала? – спросил Утёнок.

– Да так, – вздохнула Октава.

– Это секрет?

– Да нет. Но она мне предсказала.

– Ого! А что предсказала? Октава, мне ты можешь сказать, я ведь уже большой утёнок. С тех пор как я был крохотным утёнком, прошла целая зима, и я никогда уже не стану снова таким маленьким, как был. Кстати, это странно, но так оно и есть.

– Вот именно, – согласилась Октава, – так оно и есть. Стоит наконец понять, как надо было себя вести в эту минуту, как она проходит и никогда не возвращается.

– Так что же всё-таки сказала куропатка?

– А ты дашь слово, что никому не расскажешь?

– Это такой большой секрет?

– Я просто не хочу, чтобы кто-нибудь узнал, потому что мне стыдно.

– Ну хорошо. Я не скажу.

– Каменная куропатка предсказала, что станет или лучше… или хуже.

– О?

– Да.

– И как оно?.. В смысле – хуже или лучше?

– Хуже. Можно сказать, ужасно. Язык чешется, потому что мне безумно хочется прошептать ему на ушко что-нибудь трогательное. И у меня дёргаются ноги, так мне хочется прогуляться с ним вдвоём. И ломит нос, так мне хочется потереться носом о его носик.

– Потереться о его носик? – в ужасе переспросил Утёнок.

– Да, – заплакала Октава.

– Неужели так плохо? – Утёнок даже клюв разинул от ужаса.

– Да. А может стать ещё хуже. Что ж мне тогда делать?

Конопатка и спросонья, на которых они сидели, приятно пахли распаренными солнцем конопаткой и спросоньей. Но ничто, видно, не могло утешить Октаву. Она откинулась на спину и заплакала, чтобы выплакать своё бездонное горе. Она рыдала и отчаянно всхлипывала.

Утёнок не мог придумать, как бы ему побыстрее Октаву утешить. Он уже соскучился и хотел домой, к Простодурсену. Ему не терпелось рассказать одну из новых историй. Но если он хочет доехать в сумке Октавы до самого дома, то надо поднять её на ноги.

Вдруг его осенило, как ей помочь, и он закричал:

– Октава, я знаю, знаю, что тебе делать! Пойди к нему и попроси разрешения потереться носом о его нос!

Октава замолчала, услышав, что у Утёнка есть идея, но теперь зарыдала ещё пуще прежнего.

Тут они услышали, что кто-то, пыхтя от усердия, спускается к ним по скользкому склону. Кто-то спотыкается, падает и снова встаёт. Тужится изо всех сил, чтобы добраться до их тёплого солнечного пятнышка.

Это оказался Сдобсен.

– Чего это она? – спросил он.

– Ей хуже.

– В смысле?

– Стало хуже, чем днём. Хотя и днём было уже плохо.

– А с чем стало хуже?

– Вроде с носом.

– С носом?

– Да.

– Она простудилась?

– Кажется. Она что-то говорила похожее.