Элизабет Мид-Смит - Дедушка и внучка

Но теперь, когда он сидел в гостиной, в той унылой комнате, о которой никто не заботился, в которой ничего не изменилось со дня смерти леди Сезиджер, скончавшейся много лет тому назад, он почувствовал, что странная теплота пробирается к нему в душу. Эта теплота вызывалась близостью ребенка, маленькой, избалованной, непокорной, но доброй черноглазой девочки, приехавшей жить к нему совершенно против его желания и против его воли.

Однажды утром она, нежданная-незваная, переступила порог дома в Сторме и тонким голоском объявила дедушке, что будет у него жить. С ней приехала женщина, которая привезла верные доказательства того, что Дороти – дочь молодого Роджера и его жены – женщины, которая, по мнению старого сэра Сезиджера, была недостойна вступить в его семью.

Правда, он ничего не мог сказать о матери Дороти, кроме того, что она была незнатного происхождения, что ее отец жил где-то на ферме в Йоркширском графстве, что она была красива, весела, что она получила хорошее воспитание, сделалась гувернанткой, встретила Роджера в Париже и что он женился на ней. Роджер был счастлив с женой, и у них родилась дочка Дороти. Когда они оба умерли, девочку привезли в Сторм.

– Пусть остается, – решил сэр Роджер. – Ребенок ни в чем не виноват. Пусть девочка живет с нами, Доротея. Только смотри, чтобы она нечасто попадалась мне на глаза.

Мисс Сезиджер тихо ахнула от восторга, услышав позволение отца оставить ребенка. Правда, старик говорил недовольным голосом, но он все же позволил Дороти жить в Сторме.

В тот день, когда начинается наш рассказ, со времени приезда Дороти в Сторм прошла целая неделя, и в течение этих немногих дней девочка уже успела сделаться любимицей, настоящим кумиром всех слуг. Мисс Доротея смотрела на нее со страхом и вместе с тем с обожанием. Всякий, кто не дрожал в присутствии старого Роджера, казался Доротее человеком необыкновенным, на которого следовало смотреть по меньшей мере с почтением.

«Какое странное дитя, – думал старик. – Право, не могу понять, что она для меня такое? Она порядочно-таки мне надоедает, а между тем…»

Нежное дыхание спящего ребенка коснулось его, когда он наклонился. В эту минуту старик заметил, что она очень походит на отца. Дороти прошептала в полусне:

– Дедуля, люблю тебя… Милый дедушка…

И вдруг что-то похожее на ледяную корку отвалилось от сердца старого лорда. Он медленно поднялся и, еле слышно переступая, сам отнес Дороти в детскую. Сэр Роджер положил ее в кроватку, тепло укутал одеялом, потом, озираясь кругом, точно вор, пробрался вниз. Он и не знал, что на него смотрит мисс Доротея и что Мэри от изумления застыла с прижатыми к щекам руками, стоя в укромном уголке и шепча еле слышно:

– Боже мой, Боже мой! Просто глазам своим не верю!

На следующий день для Дороти принесли в детскую кружку молока и хлеб. Девочка совершенно овладела сердцем горничной, и Мэри прислуживала, глядя на ребенка обожающим взглядом. Время от времени в щелочку заглядывала судомойка.

– Не нужно так пристально на меня смотреть, – попросила Дороти. – Вежливые люди не делают этого, но, может быть, вы не знаете, что это не принято?

Скажи такое кто-нибудь другой, эта откровенность могла бы показаться слишком резкой, но на Дороти невозможно было сердиться, особенно когда она поднимала на собеседника свои темные глаза и кротко заглядывала в лицо.

– Мэри, вчера вечером дедуля сказал мне, что в начале дня, и в середине, и в конце нужно быть послушной. А я, Мэри, решила сегодня никого не слушаться – ни утром, ни днем, ни вечером. Сегодня я буду совсем нехорошей девочкой.

– Ах, маленькая мисс, – заволновалась Мэри, – зачем это? Ведь вы рассердите вашего дедушку, ужасно рассердите.

Дороти откинула назад темные локоны.

– Я пойду «шествовать», – сказала она.

– Не понимаю, о чем вы говорите, мисс?

– Ну, мне надоели лужайка, маргаритки и гирлянды. Я пойду «шествовать». И ничего особенного в этом нет. Я ведь предупредила дедулю, что всегда его слушаться не буду, и поэтому он не должен рассердиться. Если я открою поблизости какие-нибудь неизвестные края, то вернусь и расскажу вам. Мой дедуля живет слишком спокойно, и я, что называется, его «расшевелю».

– Ай-яй-яй, – укоризненно покачала головой Мэри.

– Я слышала, что так говорят люди, когда хотят, чтобы другие стали проворнее, поторопились бы. Дедушке нужно приободриться, и потому мне придется немножко «расшевелить» его, – важно и рассудительно повторила маленькая Дороти.