В Ильин - Саврасов. Рождение весны. Страницы жизни художника

Воробей бросил на друга внимательный взгляд, словно проверяя, действительно ли он не винит его. И, очевидно, успокоившись, спросил:

— Что теперь делать-то будешь?

Алешка ответил не сразу.

Воробей к его коммерции относился неодобрительно: надо учиться, а не картинками торговать! А Алешка решил опять взяться за старое. Только заготовить картинок побольше, чтобы выручка была повнушительней. Может, тогда отец и смягчится.

— Чем его еще проймешь?

Воробей только вздохнул в ответ. Да и что он мог сказать? Попробовал замолвить за друга словечко — вот что получилось. Видно, в самом деле больше ничего не остается.

Алешка запасся бумагой и красками и принялся за работу — все свободное время пропадал на чердаке, к обеду, ужину — не допросишься. Поест наскоро и опять за свое.

Татьяна Ивановна ни о чем не спрашивала. Только с беспокойством посматривала на своего Алешеньку: не заболеть бы ему.

Когда Алешка укладывался спать, до него доносились тихие голоса родителей.

Больше говорила мачеха: «Надо решать с сыном, а то он извелся совсем. Да и не маленький уже — тринадцать лет стукнуло».

Отец отмалчивался или старался отделаться ничего не значащими словами: «Посмотрим», «Там видно будет».

А мачеха опять за свое…

Но в этот вечер Алешка не прислушивался к разговору в столовой. Он думал о завтрашнем дне: его работа подошла к концу.

Утром он свернул картинки поаккуратней и, выждав удобную минуту, выскользнул из дому.

На Никольской поджидал Воробей. Он вызвался сопровождать Алешку: вдвоем как-то сподручней.

Торговец встретил Алешку запросто: «Показывай свои творения!» Но взял только пять картинок. Оставалось еще семь. Их сбыли в розницу на толкучке.

Когда Кондратий Артемьевич уселся на свое раз и навсегда утвержденное место, Алешка выскочил из закутка и положил рядом с отцовской тарелкой смятую кредитку и горсть серебра:

— Вот! — сказал он срывающимся голосом. — За рисунки дали!

Татьяна Ивановна ахнула, чуть не выронила тарелку. Отец расхохотался, да так, что слезы из глаз:

— Ой, матушки, из мортир палят!

Потом примолк, застучал по столу большими узловатыми пальцами.

— Ладно, будь по-твоему, — сказал он наконец. — Маменьку благодари: уж больно за тебя ратовала…

И, не то осуждая Алешку, не то прощаясь со своими надеждами, еле слышно добавил: «Непутевый!»

«Двенадцатилетнего Алешу Саврасова мы уже находим в Москве, так сказать, „самостоятельным художником“; так или иначе, а рисовать он к этому времени научился сам, без всяких руководителей, настолько, что рисунки его, большей частью гуашные, торговцы на Ильинской и Никольской, продававшие под воротами дешевые картинки, брали очень охотно (конечно, по крайне дешевым ценам) и считали их „ходовым товаром“».

«Нижеследующие, вновь вступившие в Училище живописи ученики, внесли за себя согласно уставу…

Купеческий сын Алексей Кондратьевич Саврасов за 9 месяцев — с апреля по январь — 13 рублей 50 копеек серебром».

Карл Иванович прошелся по просторному, сияющему чистотой классу и, очевидно довольный осмотром, направился к выходу. Ученики гурьбой двинулись за ним. И Алешка, конечно, тут как тут. В дни, когда собирались всем классом, преподавателя шли провожать — так уж повелось.

На последней ступеньке лестницы Карл Иванович остановился и, сокрушенно покачивая головой, стал шарить в карманах сюртука.

Один из учеников бросился искать пропажу. Вслед ему летели советы, где она может оказаться.

Когда очки, наконец, были найдены, Карл Иванович уже стоял возле извозчика.

— Подсчитать бы, в который раз они возвращаются ко мне, — пошутил Карл Иванович и плотнее стянул толстый шерстяной шарф.

Извозчик покатил вниз по Мясницкой, а ученики все не расходились, гадая, что да как будет завтра…

Давно ли кажется Алешка впервые распахнул дверь особняка с колоннами? А теперь все ему здесь знакомо, как знакомы бесчисленные истории о житье-бытье Училища живописи.

Училище учредили всего за двенадцать лет до того, как туда поступил Алексей Саврасов, — в 1832 году. Душой дела был молодой художник Егор Иванович Маковский, объединивший кружок любителей живописи.