Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.
Но сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
и весь в черемухе овраг.
Среди многих проникновенных ностальгических стихотворений есть одно, принадлежащее Георгию Владимировичу Иванову(1894–1958), которое он посвятил своему другу – поэту Р. Б. Гулю. Оно остро и точно рисует трагизм духовного состояния человека в эмиграции.
«Нет в России даже дорогих могил…»
Нет в России даже дорогих могил,
Может быть, и были – только я забыл.
Нету Петербурга, Киева, Москвы —
Может быть, и были, да забыл, увы.
Ни границ не знаю, ни морей, ни рек.
Знаю – там остался русский человек.
Русский он по сердцу, русский по уму,
Если с ним я встречусь, я его пойму.
Сразу, с полуслова… И тогда начну
Различать в тумане и его страну.
И. В. Одоевцева, вспоминая о своем муже Г. В. Иванове, писала: «Настоящая классическая биография начинается не с рождения данного человека, а гораздо раньше. Надо нырнуть в прошлое, к его истокам…» Там, в прошлом – брак родителей поэта: полоцкого дворянина Иванова и баронессы Бренштейн из старинной и давно обрусевшей голландской семьи, имевшей в своем роду крестоносцев.
Счастливое детство сулило блестящее будущее. Любимого сына баловали: ему не только подарили остров на одном из озер имения, но и выстроили на нем «Юрочкин форт». Однако семью скоро настигло разорение. Отец лихорадочно искал выхода, но сумел найти только одно решение: застраховавшись на большую сумму, погиб, умело инсценировав несчастный случай. Много лет спустя сыну стало известно, какой ценой было куплено материальное благополучие осиротевшей семьи.
Георгий поступил в кадетский корпус, был весьма доволен своей судьбой и, последовательно пережив увлечения живописью, химией, стихотворчеством, остановился на поэзии. Он сблизился с Игорем Северяниным, был участником создания манифеста эгофутуристов, но при этом страстно мечтал об ученичестве у Гумилева. И случилось так, что сам Гумилев, прочитав напечатанные стихи Иванова, пригласил его стать членом «Цеха поэтов». Обычно такое вступление сопровождалось серьезной проверкой, а Иванова приняли «без экзаменов».
Удачное, даже блестящее начало творчества Георгия Иванова отмечали современники. Одаренность автора была очевидна. «Его тогдашние стихи, широкие, легкие, сладкие без всякой приторности, нежные без сентиментальности» (Г. Адамович) покоряли читателя.
«Ты не расслышала, а я не повторил…»
Ты не расслышала, а я не повторил.
Был Петербург, апрель, закатный час,
Сиянье, волны, каменные львы…
И ветерок с Невы
Договорил за нас.
Ты улыбалась. Ты не поняла,
Что будет с нами, что нас ждет.
Черемуха в твоих руках цвела…
Вот наша жизнь прошла,
А это не пройдет.
В свои первые поэтические годы Иванов был неразлучен с Мандельштамом. «Наперебой они сочиняли экспромты, пародии, стихотворные шутки…», – вспоминал Г. В. Адамович. У них была даже общая визитная карточка.
Но эти годы быстро прошли. Беллетризированная мемуарная проза поэта – «Петербургские зимы»и «Китайские тени»– дает ощущение той эпохи, хотя, как автор признавался H. Н. Берберовой, в этих произведениях «семьдесят пять процентов выдумки и двадцать пять – правды».
Уехав в 1922 году за границу, Иванов остался там навсегда и довольно скоро за ним утвердилась слава ведущего поэта русского зарубежья. Признавая мастерство, его нередко упрекали в излишней легковесности технически совершенных стихов. Не менее критичной была и самооценка поэта:
Как обидно – чудным даром,
Божьим даром обладать,
Зная, что растратишь даром
Золотую благодать.
И не только зря растратишь,
Жемчуг свиньям раздаря, —
Но еще к нему доплатишь
Жизнь, погубленную зря.
Подобные суждения звучали не раз. Горькое разочарование в собственном творчестве и вообще в искусстве содержится во многих строках поэта.
И все же, даже в состоянии безнадежности, нищеты, угасая в приюте для престарелых, поэт стремился сохранить веру в призвание, в силу искусства. Так рождались бессмертные строки:
«А что такое вдохновенье?..»
Читать дальше