Гвендолен Артерберк - Макет

В утреннем солнце после вчерашнего дождя поблёскивали лужи, бойко чирикали воробьи, высокие деревья, посаженные по обе стороны дороги так и норовили сбить с лысеющей круглой головы Никодима Ивановича синюю форменную фуражку. На его родной улице городка царило несвойственное выходному дню оживление. Никодим Иванович торопливо пробирался сквозь толпу, бросая в стороны: «Позвольте… Пропустите…». Наконец, выбравшись на свободное место, он быстро устремился к автобусной остановке. «Уф, кажется, успел», – пронеслось у него в голове при виде вишнёвого Икаруса, медленно поворачивающего из соседнего переулка.

Он сел в автобус, двери чавкнули резиновыми уплотнителями. Автобус время от времени потряхивало, дорога всё ещё ремонтировалась. «Когда же это всё закончится, – с тоской думал Никодим Иванович, – ведь каждое утро одно и то же. Вроде и техники нагнали и рабочих много, от оранжевых жилетов рябит в глазах. Как будто нарочно никуда не торопятся». Никодим Иванович рассеянно смотрел в окно, когда водитель неожиданно громко объявил: «Центральный вокзал, площадь Бабушкина. Побыстрее выходим, товарищи». Никодим Иванович вздрогнул и начал торопливо пробираться к дверям.

На вокзальной площади пара канареечно-жёлтых такси терпеливо ждала приезжающих, а их водители дремали за рулём. «Как всё надоело, – с неожиданной тоской подумал Никодим Иванович. – Каждый день этот вокзал с его огромными часами, имперские орлы по бокам и башенка над входом. И я как белка в колесе». Так рассуждал он, а ноги его несли чуть ли не бегом, хотя какой может быть бег у пятидесятилетнего дяденьки с брюшком и лысиной. Он миновал длинный, дышащий прохладой, мраморный зал и, почти задыхаясь, дёрнул ручку двери с надписью: «Служебный вход».

Никодим Иванович не ошибся в своих предположениях. Его помощник, Виталий, был мрачен как туча, ведь всю подготовку электровоза к рейсу ему пришлось провести в одиночестве. Начальник поезда сверлил его глазами минут пять, призывая ему на голову все кары небесные, а из кар земных грозился лишить квартальной премии и даже поставить вопрос на профсоюзном собрании. Пирожок с ливером камнем лежал в желудке и настроение своему хозяину тоже не улучшал. «А ведь как всё хорошо начиналось, – садясь на своё место за пульт электровоза и механически включая кнопки и рычаги в давно приевшейся последовательности, продолжал свой внутренний монолог Никодим Иванович. – Кажется, вечность назад я пришёл сюда зелёным стажёром с мечтой о дальних странствиях, новых городах, далёких путешествиях. А что сейчас? Ежедневная рутина, дотянуть бы до пенсии и уйти на покой».

Он нажал очередную кнопку. Электровоз дал протяжный гудок. Он бросил последний взгляд в правое зеркало заднего вида. Никто не пытался открыть запертые двери вагонов, никто не висел на подножке, никто не спешил по перрону, размахивая руками. Можно было начинать рейс. Хмурый помощник демонстративно откинулся в своём кресле – отправление состава было прерогативой Никодима Ивановича как машиниста. Никодим Иванович посмотрел на часы – странно, но отправлялись они точно по расписанию. На мгновение он дал самый малый назад – сцепки вагонов сжались, теперь электровозу будет легче привести в движение длинный поезд. Он перевёл селектор на малый ход, и состав медленно и плавно двинулся, постепенно увеличивая скорость. Колёса запели свою привычную песню: «тук-тук, тук-тук». Мерный стук колёсных пар нарушался только на стрелочных переводах, превращаясь в короткую барабанную дробь. Но вскоре они выехали на главный магистральный путь. За окнами кабины мимо проплывали до боли знакомые пейзажи. Очертания домов, машины, трубы теплоэлектроцентрали, снова машины, тонконогие берёзки и рябинки. Потом высокой стеной на многие часы пути сомкнулся вокруг густой ельник, а затем неожиданно открылись бескрайние поля, сплошь засеянные подсолнухами, островерхие крыши деревень, разбросанные там и тут на лугах стада.

Ехать им предстояло до самого вечера. Через четыре часа Никодим Иванович уступил бразды правления помощнику, который недовольно, но уже без утренней мрачности переключил управление на себя. Управлять, впрочем, было особенно нечем – поезд ровно мчал, делая редкие остановки – Вохтонга, Шушкодом, Буй. Плавное торможение, стоянка поезда пять минут, «граждане провожающие, освободите вагоны», и снова мерный перестук, пощёлкивание релейной автоматики и однообразные зелёные равнины.