Артем Ляхович - Формула Z

«Забыл пароль от носков?» – смеялся голос в телефоне. Саня обожал ее приколы, но сейчас буркнул «ладно тогда, пока» и сбросил.

Они поехали. В зеркале снова мелькали иностранные огни, но Саня еще долго пялился туда, не замечая, что бормочет вслух:

– Просто похожи… Сумка похожа, пальто… Идет им, вот и носят… Вот и все дела… Вот и все дела…

Дети всегда ревнуют, когда приходит новая мама, – Саня был в курсе, ему психологша рассказала. Поэтому он не переживал, что ревнует Юлю к папе, а просто ревновал и знал, что так надо. И очень удивился, когда выяснил, что надо наоборот.

Когда она пришла, Саня даже не понял, к чему тут этот лепрекон с салатовым хвостиком (тогда он был салатовый, потом лиловый, а теперь синий) и каким образом вышло, что они целый день рубятся в танчики; а потом Юля как-то совсем не обидно выехала на домашку и даже что-то там решила. Не так быстро, как Саня, он же в матшколе, но тоже гуд. И так было всегда – незаметно, не обидно и совсем не скучно.

И папа не сразу понял, что это за Юля. Когда они уже вовсю женились, Саня выдал тост: «Чтобы ты ее не замучил и немного оставил мне». Вся свадьба лежала и не могла говорить, а Юля кинула в Саню апельсином; но уговор папа старался соблюдать.

Она была дико красивая у него. Саня не сразу это понял, а когда понял – оказалось, что давно знал. Ее лепреконские уши так высовывались из волос, что за них хотелось заткнуть цветок или что-нибудь такое. А еще она всегда смеялась, даже когда голос плакал. Себя называла «злая мачеха» и была шалопутная, как тролльский тролль: била папу бананами, запирала Саню в туалете и присылала ему клипы с отрыжкой. Скучно с ней не было, даже когда папа ушел в политику и Юлино лицо сделалось скуластым, с углами. Саня тогда понял, что она сильно старше его, хоть и девчонка.

Вначале он говорил ей «Юля», «Юлюля» и «Юлища». Потом иронически – «Мамуля Юля», потом сокращенно – «Мамюля», а потом и просто «мам». Так короче, объяснял он себе.

Она очень хотела с ним в Прагу, но не поехала. Почему – Саня так и не понял; это как-то было связано с папиной политикой, а как – он не вникал. С папиной политикой вообще было много чего связано – и хорошего, и всякого: папу стали узнавать на улицах, подходить к нему с камерой, а однажды облили его зеленкой, и он целую неделю ходил зеленый. Юля тоже тогда перемазалась, чтобы все видели, что она за него. И еще у них дома стало по-другому – не хуже и не лучше, а будто в воздухе сквозил какой-то ток и все из-за него немножко кривлялись.

Когда Саня вернулся из Праги, ток усилился. Он стал таким кривлячим, этот ток, что с Юлей уже не получалось просто быть, и всё. Во-первых, Санин взгляд постоянно цеплялся за что не надо, будто у Юли всего этого раньше не было. Во-вторых, Саня как бы спрашивал, глядя на нее: ты правда не ехала в том автобусе? Правда сидела дома?

Он привык, что Юля читает его взгляды, и не знал, что стыднее – «во-первых» или «во-вторых». (Почему-то именно ему было стыдно, будто это он сбежал из дому и тайком катался чёрт-те где, а не Юля.) В общем, всё у них теперь стало каким-то стрёмным, и сама Юля тоже стала стрёмной, будто ее кололи иглами в пятки. И даже цвет ее волос стал стрёмным – такой синий-синий, как если долго смотреть в небо и оно давит тебе глаза.

А может, это весь мир стал стрёмным. Или, наоборот, один только Саня. Психологша говорила ему что-то такое про возраст (он не вникал, но «заброшенность в мир» осела в голове). Стрёмными были одни и те же лица на билбордах, и кричалки, и обязательный гимн перед уроками, и люди в метро, которые не давали выйти, если ты последний, и присесть тоже не давали – вон ветераны щас обязательно зайдут, расселся тут, прямо как не наш, чтоб тебя. И еще – люди-манекены.

Почему-то их стало больше. Или Саня стал их больше замечать. Или просто ему стало казаться, что вокруг много одинаковых лиц, о которых ничего не скажешь, кроме того, что они одинаковые. То есть они не одинаковые, конечно: одно толстое, другое худое, одно курносое, другое со шнобелем, как у марабу, – но при этом как бы и одинаковые. Как в малышовых мультиках все мишки-няшки розовые и ути-пути. Или не розовые, но всё равно.

Короче, Саня сам запутался и подумывал, кому бы это рассказать. Вариантов имелось немного. Главный из них – Юля – был таким грустным, что Саня старался даже близко его не думать, не то что напрямик.