Ая эН - Уровень дзета

Диди. На Дюшкиных мутонитях можно было прочесть древние греческие буквы Земли-12 или аналогичные им древние эллионтические буквы Земли-13. Это были буквы пи, дельта, альфа и фи. Что касается пятой, только намечающейся, это была буква дзета.

Спустя три дня Дюшка научился видеть «второй слой мира», не закрывая глаз.

Спустя неделю вспомнил о том, что у него с собой есть несколько инфошариков, на которых, в частности, сохранены все тетрадки Элиного отца и все фантастические романы деда Славика.

Спустя дней сорок (к этому времени он уже здорово освоился и оброс всеми необходимыми бытовыми предметами, включая, например, джакузи и станок для печати микросхем в домашних условиях) обнаружил во «втором слое» синие ангельские капсулы переноса между мирами и мирно дрыхнущих в них Элю и Ризи.

Спустя три месяца стал потихоньку понимать, что за формулы нацарапаны на доске-щите и что это за зверь такой – дзета-функция. Чтобы разобраться с этим «зверем», пришлось заняться математикой. Учебники появлялись из ниоткуда, так же как остальные предметы. Причем логика появления оставалась непостижимой: вроде бы добавлялось на самом деле самое необходимое и такое, о чем Дюшка думал (как бы загадывал или заказывал мирозданию), но при этом, во-первых, далеко не все необходимое, а во– вторых, многое из появившегося было не так уж необходимо, даже излишне, и Дюшка такого не просил. Например, роллер-гироскутер странной конструкции, или мандариновый джем с кедровыми крекерами, или полотенце-пижама с капюшоном…

Спустя полгода жизни в полном одиночестве (наличие находящихся в анабиозе друзей слегка поддерживало его боевой дух) Клюшкин почувствовал, что сходит с ума. Его успехи в математике были весьма скромными. И он не понимал, для чего ангелы его сюда засунули и что ему требуется сделать с этой клятой функцией. Кроме того, его неотступно преследовали мысли о Варе, о том, что ее нет, нет, нет. Мысли о Земле-11, о конце света на ней. Мысли о Земле-4, о том, что люди там живут ужасной двойной жизнью, причем в одной из них (дневной) не помнят о второй (ночной соответственно). Думал о своем дедушке Славике Тихоновиче, перечитывал его фантастический роман (инфошарик с романом был у Дюшки с собой) и не понимал, откуда у деда могли возникнуть в голове такие идеи. Думал о многих-многих вещах, но чаще всего – о Варе. Он вспоминал тот день, когда они были одни в доме Славика и он поил Варю натуральным молоком, а ей не нравилось, но солнце тонуло в ее волосах, тонуло и тонуло, и это было счастье.

Дюшка не хотел жить, жизнь, особенно здесь и сейчас, была совершенно бессмысленным занятием, причем странным и вроде бы бесконечным. Но, во-первых, умереть было бы еще глупее (ему приходила в голову идея о том, чтобы просто перестать есть и пить и уснуть навсегда). А во-вторых, в капсулах спали Эля и Ризи, и ради них…

Не думать о Варе и всех погибших на его родной планете получалось, погружаясь в математику. Других развлечений у него не было. Джакузи и массажное кресло помогали расслабиться, но от тревожных мыслей не спасали. Мандариновые джемы и прочие вкусности обогащали рацион, но нельзя же бесконечно набивать желудок! На роллере можно было покататься по единственной более-менее ровной дороге метров триста длиной. А всей доступной территории было около квадратного километра. Точно измерить невозможно, потому что если идти все прямо и прямо, теоретически получалось, что уходишь далеко, хоть веки вечные шагай. Но практически оказывалось, что ты начинаешь плутать в тумане и либо маршируешь по кругу, либо возвращаешься в какую-либо точку внутри круга. Подобраться к синим капсулам с Элей и Ризи также не удавалось: Дюшка видел их довольно отчетливо, но они находились как бы здесь и как бы не здесь, не понять и не приблизиться.

Смена дня и ночи в Дюшкином пространстве происходила весьма условно. Днем становилось заметно светлее, но источник света не определялся, и светло было равномерно. Ночью же темнота наступала по градиенту (ха-ха, теперь Дюшке были знакомы такие математические термины, как градиент или дивергенция!): по краям, где пространство закручивало путника и возвращало обратно, ночью становилось черным– черно, а в центре, где располагалось Дюшкино жилище, тьма была сине-серой и весьма умеренной, при желании можно было даже разглядеть буквы в книжках, не включая лампу.

Жилище, к слову сказать, ежедневно видоизменялось, чем вносило некоторое разнообразие в одинаковые синие будни. Оно мало походило на дом в привычном понимании, поскольку стены были не кирпичные и не каменные, а непонятные. Что-то вроде мягкой ткани, натянутой между столбами разной высоты, от одного до трех-четырех метров от пола: то ли стены, то ли ширмы, то ли театральные декорации, то ли части недостроенной юрты… Потолка, как такового, не было вовсе, впрочем, были навесы-пологи над тремя кроватями. Тремя, что вселяло надежду на выход из сна Ризи и Эли. Также навесы были над письменным столом и автоматом для танцев, которым Дюшка не пользовался. Окон и дверей в жилище и в помине не было; ванная – странная, некрасивая и как бы в яме; с туалетом – отдельный смех, он напоминал общественный, рассчитанный на восемь – десять человек (количество кабинок менялось каждые несколько дней). Количество помещений в жилище тоже постоянно менялось. Основные «комнаты» оставались на месте, но к ним иногда добавлялись новые и, просуществовав какое-то время, куда-то пропадали. Как правило, эти новые комнаты оказывались почти пустыми, например, в них мог стоять один-единственный запертый сундук или колченогая вешалка. Но иногда возникали помещения, под завязку набитые всевозможными штучками. Некоторые особенно нравившееся ему штучки из этих помещений Дюшка перетаскивал к себе в спальню или кабинет, как только просек, что уже завтра комнаты, напоминающие склад барахла, исчезнут.