Светлана Ольшевская - Маска демона

– Да о какой записи ты говоришь?!

И Илона рассказала мне следующее. Оказывается, когда она заметила Машку, раз за разом в одно и то же время идущую к шахте, именно Алина придумала за ней проследить. Пару раз девочки прошли по известному мне маршруту, и если в первый раз опоздали и ничего не увидели, то потом наблюдали жуткое зрелище. Сначала преобразилась Машка, а потом – само здание. Окна, двери – все было целым и новым, в окнах был виден свет, за ними мелькали тени, а Караваева – то есть та, что пряталась под ее личиной, – произносила какие-то слова не по-русски, указывала руками то на один, то на другой участок здания, а потом злилась, ее лицо искажалось яростью. В третий раз Илона не хотела туда идти, но Алина сказала, что это будет последний раз, и взяла с собой свой новый навороченный мобильник, на который и записала происходящее в шахтном дворе. Позднее дома сестры просмотрели запись и пришли в ужас…

– У Машки такое жуткое лицо стало! – твердила Илона. – Даже не такое, как мы с тобой видели, а что-то похожее на череп, обтянутый белой кожей, и эти блеклые глаза – кошмар! И белые локоны по бокам… Здание же получилось невыразительным, вместо окон – размытые светлые пятна, но кое-где в них были видны столь же размытые контуры фигур. А главное – звуки! Их было слышно тихо, но отчетливо: какие-то крики, ругань, плач, звон и грохот – честное слово, все это записалось даже лучше, чем мы в реале слышали! А потом, когда она руки свела, пальцы у нее засветились, и тут уже на записи ничего разобрать невозможно стало, серая пелена какая-то. Но и то, что было записано, впечатляет… впечатляло, – грустно исправила Илона.

Получив такую запись, Алина поначалу обрадовалась. «Теперь я покажу Терентьеву и остальным придуркам, какова их ненаглядная Машенька на самом деле!» – злорадно воскликнула она и взяла на следующее утро этот мобильник в школу. Но разговора с Терентьевым не получилось – он не стал ничего слушать, а на запись не захотел и взглянуть. Тогда разъяренная Алина решила поговорить с самой Машкой, потребовать, чтобы та перестала охмурять мальчишек и оставила в покое Терентьева. Хотела ей запись показать, припугнуть, что всем все расскажет.

– Я не видела, как там все было, – всхлипнула Илона. – Но вернулась Алина совершенно другим человеком. А я хотела поговорить с Костей, но он тоже не стал со мной разговаривать. Я брала с собой Алинин мобильник, думала показать Косте запись, а он меня за порог выставил. Сейчас домой пришла, глянула, а записи там и нет! А Алина говорит так же монотонно: «Я ее стерла, зачем она нужна»…

Значит, мне еще повезло, подумал я, когда Илона положила трубку. Я ведь тоже собирался поговорить с Машкой, и хорошо, что не получилось, а то вон чем такие разговоры заканчиваются!

Мысли вновь вернулись к пугающим и непонятным последним событиям. Теперь было ясно – на самом деле Машка никакая не Машка, а… Трудно даже сказать, кто. Или что? Ужас! Ко всему в придачу, она в курсе, что я знаю ее тайну. И чем это мне грозит? Идти завтра в школу было просто страшно.

Так я размышлял, уже лежа в постели. Идти или не идти? Ладно, один раз могу не пойти, но ведь будут и следующие дни – я же не брошу школу? Что ж, как говорится, утро вечера мудренее, подожду до утра, а там будет видно…

На следующее утро я подхватился ни свет ни заря с твердой решимостью в школу сегодня не ходить. Обычно ночные кошмары перестают пугать утром, когда свежий снег искрится под солнышком, а спешно включенное радио выдает что-то жизнеутверждающее… Но только что увиденный сон не желал уходить в прошлое, а ужас никак не отпускал.

Там, во сне, я лежал в какой-то темной комнате на грязном тряпье, брошенном прямо на пол, и был не в состоянии даже пошевельнуться. А из-за запертой двери доносились крики, стоны, ругань, какой-то лязг и грохот. Но все это там, во сне, не пугало меня, а казалось давно уже привычным. Я ожидал самого страшного. Чудовищно долгое время я лежал и ждал, прислушивался к каждому звуку, и сам не знал, чего именно жду. Но был твердо уверен, что не спутаю. Пронзительный вопль снаружи, звук чего-то бьющегося, ругательства и глухой удар – это уже не било по нервам, самым страшным было что-то другое…

Негромкий цокот каблучков я услышал не сразу, но едва он раздался, как весь остальной шум в несколько мгновений сошел на нет и умолк. В воцарившейся тишине мерно и властно цокали каблучки, все ближе и ближе к моей запертой двери. Казалось, там, за дверью, все затаилось в ужасе, и я понял – сейчас меня ждет что-то непоправимое.