Дмитрий Емец - Лестница в Эдем

– Я не виноват, что все на меня кидаются. Ведь кидаются же, да? – привычно засомневался Мошкин.

– А почему кидаются? Ты напряжен. Понаблюдай, как ты подходишь к незнакомому парню где-нибудь на пустынной улице. Пальцы у тебя неосознанно сжаты в кулак. И внутренне ты закручен как пружина. Идут такие два буратинки друг на друга. Лица каменные, грудь колесом, мышца играет… Ну прямо сцена из ковбойского фильма! А разберешься, так один бабушке ключи заносит, а другого за стиральным порошком послали.

Слушая Буслаева, Мошкин несколько раз выщелкнул и убрал лезвие.

– Вообще-то логика есть, – признал он.

– Какая уж тут логика? Как мы смотрим на людей? Выборочно. Из всего человечества мы замечаем хорошеньких девушек, парней-ровесников и всяких опасных с виду челов крутого вида. Всего же остального для нас попросту не существует. Ни детей, ни стариков, ни нуждающихся в помощи. Выборочный такой, искусственный мирок. Точно тебя гонят по узкому темному коридору, а там, с другой стороны, ласково скалится съеденными зубками добренький дядя Лигул, – сказал Меф.

– Ну ты прямо как Даф правильный стал! – пробурчал Мошкин.

Как и все служащие русского отдела мрака, он терпеть не мог, когда ему напоминали о Лигуле. Слух о том, что мрак любит свое начальство, преувеличен. Пирамида мрака держится исключительно на страхе.

Меф покачал головой.

– Нет. Даф уникальна. Она в каждом человеке видит только хорошее, хотя бы его была всего капля. Даже если ей попадется пьяница с разбитым лицом, который сидит в луже и кроет всех трехэтажным матом, она не увидит всей этой грязи, а увидит, что у него несчастные добрые глаза. Не хило, а? Мне такому вовек не научиться.

Держа нож в руках, Евгеша подошел к дверям, приоткрыл их и прислушался, нет ли в коридоре буйных озеленителей. Все было тихо, и Мошкин заторопился.

– Ну все, я пошел! Так ты придешь сегодня в пять? Что передать Арею? – спросил он нетерпеливо.

– А чего Арею от меня надо? – поинтересовался Меф, вспоминая, что в этом и была цель визита Евгеши.

– Понятия не имею. Он мне не докладывается. Да и работы сейчас завал – головы не поднимешь. Даже Тухломона припрягаем. Припрягаем ведь, да? – привычно засомневался Евгеша.

– Тебе виднее. А где Улита?

– Точно не знаю. В Питере, кажется.

– Чего она там делает? – удивился Меф.

– А я без понятия. Арей послал. Значит, в пять ты будешь? Не подведи, а то меня прикончат.

И Мошкин умчался.

Из отгороженной шкафом кухни выглянула Дафна, только что закончившая разучивать очередную атакующую маголодию. Дело у нее продвигалось туго. Даф многократно ловила себя на мысли, что в Эдеме освоила бы эту маголодию раз в семь быстрее. Легкие и эфирные, стражи света от жизни в человеческом мире тяжелели, привязывались к телам, обросли их привычками, и то, что прежде казалось естественным, как дыхание, становилось с каждым днем все более сложным.

Даже Эссиорх признавался, что был день, когда он, проснувшись утром, долго лежал, смотрел в потолок и болезненно пытался вспомнить: кто он – действительно хранитель или мотоциклист, которому приснился путаный и яркий сон?

– Евгеша заскакивал. Арей зовет меня сегодня вечером. Пойдешь со мной? – спросил Меф.

– Разумеется. Тебя одного в этот темный гадюшник я не отпущу. Кстати, хотела спросить. Ты опять трогал мою флейту? – строго спросила Дафна.

– Откуда ты знаешь?

– На ней следы яичницы. А кто еще, кроме бывшего темного стража, может играть на флейте, даже не вытерев губы? Ну и как? Вышла у тебя хоть одна маголодия?

– Нет.

– Это оттого, что ты стараешься играть пальцами и дыханием, как обычные флейтисты. Тут же так просто не отделаешься. Надо душу вкладывать, сердце, все светлые помыслы… Губы – это глубоко вторично, особенно если на них яичница, – пояснила Дафна.

Меф хмыкнул.

– Слушай, а почему Мошкин служит мраку? Он же вроде как светлый, – поинтересовался он.

– В том-то и беда, что вроде как. А того хуже, что он вялый. Иному доброму, но вялому дальше до света, чем какому-нибудь отрицательному, но цельному Чимоданову… К сожалению, так. Много думать о добре и одновременно не совершать добра хуже, чем не думать ни о чем вообще, тупо творя зло, – грустно ответила Даф.

– Ага. С Петруччо в этом смысле попроще. У него жизненная позиция лежачего камня.

– А какая позиция у камня? – не поняла Даф.

– Ну как какая? Каменная. Не делает совсем ничего, морду держит кирпичом и так мешается, что все его обходят, – сказал Меф.