Вячеслав Запольских - Как поймать длиннозавра

Не говоря ни слова, Женька осторожно взял из ладоней Новгородцевой рукоять управления мобилем и медленно двинул машину вперед. Мы подобрались к длиннозавру вплотную. Он уже стоял во весь свой немыслимый рост, туловище его терялось в темных пыльных вихрях где-то высоко вверху. Мы смутно различали, как отрывались одна за другой его лапы от земли: пресмыкающееся удалялось прочь. Пришлось медленно двигаться следом. Машину стало ощутимо покачивать. Ураган усиливался, чувствовалось, что даже длиннозавр теперь с трудом движется вперед.

Я взглянул на Тасю. Она что-то кричала.

— Что?! — Я не услышал собственного голоса.

Тася ухватила меня за ухо и раздельно выкрикнула слово за словом:

— Наезжаем!!! Впритык!!! Времеатрон!!! На форсаж!!! Переброска!!! Хоть на сто!!! Тысяч!!!

Я кивнул: мол, уловил и, убрав с рукояти пальцы Маковкина, взял управление мобилем на себя.

Скорость немного возросла. Мы стали догонять длиннозавра. И вот — особенно сильный толчок, от которого машина чуть не перевернулась. Мы просто-напросто наехали на ящера. В то мгновение, когда мобиль и длиннозавр были в контакте и, следовательно, воспринимались времеатроном как одно целое, Тася выкрутила верньеру хроноинвертора до упора и ткнула в кнопку «Старт».

Мы прыгнули вперед, как показал хронометр, всего на две тысячи лет. На большее наш самодельный времеатрон при такой нагрузке способен не был. Впрочем, две тысячи лет — это вполне приличный срок для тех, кто хочет переждать ураган. На этом и основывался расчет Новгородцевой.

Но ураган продолжался.

Я зарычал от злости, выпустил рукоять управления и обеими руками ударил по сиденью. Совершенно ясно: еще два-три таких форсажных рывка окончательно опустошат наши энергетические батареи. Рисковать нельзя. Остается надеяться… На что? На чудо? А почему бы и нет! Ведь у приключения — свои законы… Мы уже были свидетелями необъяснимого эффекта локальной остановки времени.

Но чудо почему-то не происходило.

— Знаете, что! — прокричала Тася. — У нас в запасе еще один вариант! Мы бросаем здесь длиннозавра, засекаем точные темпоральные координаты и возвращаемся в нашу эпоху за помощью. Слышите?

— Лучше бы не слышать! — проорал я ей прямо в ухо.

— Почему?

— Я!!! Уважать!!! Себя!!! Перестану!!!

— Но ведь мы и себя, и его погубим!..

Пауза. Вой ветра. Мобиль заходил ходуном, переваливаясь с одного бока на другой. Мне ужасно хотелось домой. Или в какую-нибудь другую эпоху, все равно какую, только поспокойней. Но я знал, в самый трудный момент отступать ни в коем случае нельзя. Потом придется расплачиваться за слабость. Иногда расплата приходит через пять минут, иногда — в конце жизни. Но обязательно наступит минута, когда будешь отчаянно жалеть, что в свое время не собрался с силами и не потерпел еще хотя бы чуть-чуть.

Ведь если перетерпеть этот самый трудный момент, потом обязательно станет легче. Конечно, в будущем встретятся минуты и потруднее. Но с высоты, которую уже покорил, и высочайшие вершины выглядят не такими уж неприступными великанами… Извините, конечно, за красивость.

Я снова сжал пальцами рукоять управления, решив еще раз, а если понадобится, и два, повторить рывок на форсаже. Но вдруг пальцы мои сорвались с рифленой поверхности. Мощный поток воздуха ворвался в мобиль. Вихрь стащил меня с кресла, как я ни цеплялся за обшивку сиденья.

Пробоина?

Пыль забила глаза. Я ослеп и оглох. Плотно закрыв лицо ладонями, я начал усиленно моргать. Это мне немного помогло. Потом чуть-чуть раздвинул пальцы, чтобы видеть сквозь тонкую щелку: пыли попадало все-таки меньше.

Это была не пробоина. Маковкин сам открыл дверцу мобиля. Держась одной рукой за поручень и обхватив коленями порожек, он высунул в свищущую раскаленной пылью щель лаузер и давил на гашетку.

В зенит уносились ослепительные тонкие полосы. Потом вверху вдруг что-то просияло, и это сияние пробилось сквозь ураган к нам, к поверхности земли. Маковкин оттолкнулся от порожка и в падении изо всех сил потянул дверцу на себя. Дверца захлопнулась. Можно было снова усаживаться в кресла, выбивать из себя пыль, проверять работу приборов. Прежде всего я взглянул на Тасю — как она?

Гм… Если и я в таком же виде, то, наверное, мне не следует тыкать в нее пальцем и хохотать. Волосы у Новгородцевой сбились в грязный колтун. По лицу, покрытому пылью, проточили путь две светлые полоски — слезы. У меня глаза тоже слезились. Со страхом взглянул на Маковкина. Лица у него в привычном понимании слова не было. Глаза закрыты, или их просто не видно под коричневой спекшейся коркой.