Анатолий Стась - Зеленая западня

— Он не постарел, так как он мертвый.

Наступило молчание.

По выражению отцовского лица я не мог догадаться, о чем он думал в ту минуту. Он зажег новую сигарету.

— Не обижайся, Катультесе, но ты ошибся. Случается, не рассмотришь человека как следует, вот и…

Индеец взглянул на отца, лукаво улыбнулся.

— Глаза старика орла не достойные глаз молодого попугая — ты это хотел сказать? Хорошо. Вон там, на песке, возле воды, сломанная веточка. Ты ее видишь? Она рядом с камнем. Сколько на ней листочков?

Внизу на берегу, рядом с обломками гранита, что-то темнело. Но бесполезно было рассмотреть, что это такое — или веточка, или, может, щепка, вынесенная волной.

Отец признался, что не может посчитать листья.

— Там шесть листочков, седьмой надорванный, — сказал индеец.

Рыжий Заяц мигом побежал вниз и, возвратившись, положил еще не завядшую веточку к ногам старика. На веточке зеленело шесть листочков, седьмой был надорванный. Но индеец даже не взглянул на нее. Черные глаза Катультесе в тот миг нацелились вдаль, за реку, где протянулся к горизонту зеленый бархат лесов. По ту сторону Вачуайо, где-то далеко, струился в небо сизый дым.

Старый встал из земли, голос потерял предыдущее спокойствие.

— Сегодня тяжелый день. В джунглях человек поднял руку на человека.

— Бару-орчете? “Дым, который разговаривает”? Ты прочитал сигнал, Катультесе? — отец взволнованно смотрел на тоненькую струйку дыма, которая вытянулась вверх. — Много бы я отдал, чтобы понять, как это вам удается…

— Когда-то нас учили этому с детства. Каджао зажигают бару-орчете лишь тогда, когда надо известить других об очень важном. Сейчас они сообщают людям о содеянном преступлении.

— Но почему преступление? Человек мог стать жертвой хищника…

— Нет, бару-орчете рассказывает мне: на рассвете в джунглях найден молодой мужчина, он при смерти, на него совершил нападение злой человек. Те, кто зажег костер, не ошибаются.

В траву упали тяжелые капли, залопотала листва. Сквозь шум дождя донес голос сеньоры Роситы. Она звала в дом малую Мэро. За миг мы промокли до нитки. Казалось, сам воздух превратился на воду, ее поток застил джунгли, реку, в мгле исчез и дым бару-орчете, загадочная “почта” индейских племен. Мне уже приходилось видеть столбы дыма над лесом, и не верилось, чтобы таким образом люди могли передавать свои мысли другим. И рядом, под ливнем, стоял Катультесе, он умеет читать далекие дымы джунглей, как страницу книги. Я взглянул на индейца с затаенной боязнью и уважением.

Вода заливала землю. Дождь хлестал днем и ночью, ливню не было видно конца. Вода бурлила вокруг “замка”, искала пути к реке, смывала песок, траву, с корнями выносила из парка кусты и мелкие деревья. Вачуайо вышла из берегов.

Вот уже третий день, как мы с Рыжим Зайцем от нечего делать слоняемся сюда туда по дому. Ливень загнал нас под крышу. Время от времени мы заглядываем в холл, там настенный телевизор. Но сеньора Росита захватила его, найдя какую-то предлинную концертную программу. На экране — молодежь и не очень, певцы, задумчивые скрипачи, симфонический оркестр… Жак безнадежно махнул рукой.

— Теперь о кино забудь. Тетушка будет упиваться клацаньем кастаньет и этим визжанием хоть до утру. Все ей кажется, что к микрофону вот-вот подойдет моя иметь. Тетушка считает, что ни один концерт в мире не может состояться без ее любимой сестры.

Однообразный шум дождя и тихую музыку, которая доносилась из холла, иногда перекрывал пронзительный вопль или неудержимый смех — это Мэро напоминала о себе из разных уголков дома. То она ходила следом за нами, требовала, чтобы развлекали ее, и обиженно кривила губы, когда мы убегали от нее, то, махнув на нас рукой, носилась по коридору и по комнатам за Приблудой, который аж неистовствовал от радости, что его впустили в помещение.

Ержи мы почти не видели. Она появлялась лишь в завтрак и в обед, тихо садилась к столу, молчала. Как-то я попробовал заговорить к ней, а она зыркнула своими большими глазами на Чанади, который безразлично жевал салат из помидор, и, кроме короткого “да” и “нет”, ничего мы от нее и не услышали. “Подумаешь, тоже мне принцесса”, — буркнул себе в миску Рыжий Заяц. Радист улыбнулся, наклонился к Ержи, негромко что-то ей сказал. Девушка опустила главу, уголки губ дрожали. “Сейчас заплачет. Этого еще не зватало”, — подумал я. А она и не собиралась плакать. Ержи смеялась. С чего бы это?