Алексей Гедеонов - Случайному гостю

— Цихо! Ша! Опьять то поганое слово? — взволнованно буркнула бабушка. — Но не мешай мне смотреть.

Сусанна оглянулась. В коридоре яростно зазвенел телефон. Я подскочил от неожиданности, из ВЭФа долетел тоненький треск и к нам вернулся «Щелкунчик» — теперь по радио. Магия Гостя истощалась. «Так и телевизор вернётся», — радостно подумал я. Мимо меня проскакала девяностолетняя Сусанна, подпрыгивая словно антилопа.

— Даа… Слушаю вас внимательно, — донёсся до меня её хриплый голосок. — О-о-о, вы чудо! Цюдо! Бегу, бегу! — И она шваркнула трубку на рычажки.

Я выскочил в коридор и успел подать троюродной бабке красиво осыпающуюся лисью шубку. Сусанна, впрыгнув в смеха́, извлекла из сумочки помаду и мазнула по губам.

— Красавицам зеркала не нужны, — обратилась она к бабушке, стоящей у двери в кухню.

— Абсолютне! — согласилась бабушка и улыбнулась.

— Такси на Коперника уже! У брамки! — радостно перешла на писк Сусанна. — Мотор мне позвонил. Я заеду к тебе или ты зайдёшь ко мне?

— Забери меня ты, — раздумчиво попросила бабушка, — я не отдохнула. А тут такое — бал. После мессы посплю, и приезжай.

— А как же Аня? — ревниво спросил я. Аня была правнучкой Сусанны и жила с нею, внук от другого сына жил в другом городе и был совсем взрослым — ему было двадцать восемь лет — неподъёмная старость. Анин папа тоже жил далеко и был Сусанне зятем.

Все остальные «Сусаннины» — дочь, сын, внучка, внуки и невестки — сгорели на даче, во сне. Пять лет тому. Поехали на шашлыки. Был холодный май….

— У Анны сопли и кашель гулкий! — весело сказала Сусанна. — Ну какой тут бал? Тут горчишник и малина! Овшим, Геля, Лесик — чао! Чюс, мои дорогие! И она выпорхнула за двери, грохоча каблуками. Хлопнула дверь. На место, бывшее некогда печатью, опадали шерстинки из Сусанниной шубы.

— Сусанка — то ферерия, — весело заявила бабушка. — Все свои сто лет и пять дней! «Гулкий кашель»! Бал! Мотор! Богема!

— Феерия, — мрачно пробурчал я.

— Именно такое я сказала, — ответила бабушка, убирая со лба непослушную прядь. — Но ты надулся? То к дождю, албо до снега? Идём допьём каву — нам ешче зорганизовать шпорз.

— Что это за шифровка? — поинтересовался я, — какой спорт?

— Загребание сырника до рта, — сообщила бабушка, — то твой спорт любимый. А нам налаштовать уборку генеральну.

— Вот это и есть настоящий ужас, — убеждённо сказал я, мостясь за стол. — Лучше сказать какое-то слово такое и всё уберётся само… Кислодеус, например… Как вы считаете?

— Не считаю так, — светски произнесла бабушка.

— А правда, что если подышать жабой — пройдёт ангина?

Мы доедали вайнэпфели, полено потрескивало в очаге, сквозь трещину вился дымок. Бабушка задумчиво оглядела кусочек яблока перед тем, как съесть его.

— Болит горло? — деланно спокойно спросила она.

— У меня был вопрос, — рассердился я. — Не выкручивайтесь.

— Но у меня не всегда есть ответ, — весело сказала бабушка. — Ты унёс мои бланки…

— У вас есть Книга жалоб, — сердито сказал я.

— Дуться — привычка плохая, очень, — ответила бабушка и с аппетитом приступила к очередному яблоку.

— Чего вдруг?

— Настанет разлитие желчи и очи жёлтые абсолютно, — сахарным голосом произнесла бабушка и отпила крошечный глоток кофе.

— Красиво, — заметил я и перевернул на блюдце свою чашку. Бабушка глянула на меня искоса.

— Что красивого в жёлтых очах? — искренне удивилась она. — Может хочешь, жебы спросили кто ты — сова или тигрус?

— Сказано красиво, в рифму, — ответил я и покачался на стуле. — Разлитие желчи… и жёлтые очи, очи, как ночи…

— То у твоей мамы, — мечтательно сказала бабушка. — Очи, как ночи. Мне всегда такие нравились.

— Так всё-таки насчёт жабы? — уточнил я. — Вы все называете меня тритоном, имеется в виду земноводное?

— Когда у тебя просто болит горло, проведи по нему пальцем, — сказала бабушка и отвела взгляд.