– Но почему они забывают, что дети…
– Толя!.. – Отец в изнеможении откинулся на спинку кресла. – Ну что у тебя за характер! Ты даже не представляешь, что это такое – полет туда…
– Представляю! Я ничего не боюсь! Папа, прости меня, но ты… Ты сверхосторожный! Сверх…
– А ты в таком случае сверххрабрый, сверх-странный, сверхмальчик! – Отец встал из-за стола, засмеялся и дёрнул его за ухо. – Рвёшься на сверх дальние, а научился нырять на двадцать метров? А прочитал все пять тысяч страниц «Книги океанов»? А веснушки на своём собственном носу сумеешь сосчитать? Толя выбежал из кабинета.
Опять эти веснушки! Эти насмешки насчёт глубины его познаний… Толя бросился к маме – она уже вернулась из своей Академии облаков, где занималась проблемами их буксировки в засушливые районы Земли… Но тут же он отскочил от двери: мама ведь тоже была против его полёта на сверх… – ах опять это проклятое «сверх»! – … дальние планеты. И брат его, тоже учёный, посвятивший свою жизнь жизни крабов, не поддерживал Толю. И сестра, писавшая стихи…
Толя вылетел из квартиры, нажал на зеленую, светящуюся на чёрной дощечке кнопку, и к нему тотчас бесшумно примчался лифт. Толя вошёл в кабину. Что ж это получается? Он, Толя, рвётся к необычному, к загадочному и высокому, а им это…
Толя шмыгнул носом, сдержал слезы и шагнул из лифта. И вышел на широкий солнечный двор. Здесь росли платаны и цвели розы – алые, белые, жёлтые. У одного дерева стоял Жора, прозванный за свой неслыханный, за свой прямо-таки ужасающий аппетит Обжорой. К тому же он был весельчак и отъявленный бездельник. Второго такого мальчишки не было во всем Сапфирном, и, как уверял первый Толин друг Серёжа Дубов, находившийся сейчас на Марсе, скоро в их двор будут водить большие экскурсии: пусть все знают, что ещё встречаются ребята, которые часами могут сидеть развалясь на скамейке и ничего не делать и так много есть.
Однако сейчас Жора не бездельничал и не ел. Он нюхал розу и одновременно глядел в окно, за которым… Конечно же, ни в какое другое окно смотреть он не мог! Он мог смотреть только в окно, за которым жила Леночка…
Здесь бы Толе прибавить шагу, чтоб его не заметил Обжора, но Толя шёл медленно, и у жёлтой будки с двумя роботами-дворниками, которые по утрам подметали и поливали двор, его настиг хохочущий голос Обжоры:
– Толь, ты чего кислый? Плакал?
Из окон их большого дома стали высовываться ребячьи головы, и это ещё сильней раззадорило Жору-Обжору, и он хотел что-то добавить, как вдруг послышалось: – Обжора, хочешь банан? Это сказал Алька Горячев, сын известного художника и сам немножко художник, Толин друг, не самый первый, но тоже очень хороший. Худенький, быстрый, ловкий, он выскочил из подъезда со связкой жёлто-зелёных, кривых, как бумеранги, бананов.
– Хочу! – крикнул Жора-Обжора, и Алька, оторвав от связки, кинул один банан.
Жора поймал его, тремя полосками содрал шкуру, сунул в рот влажно-белый, мучнистый плод и снова глянул на окна своими крошечными, лениво-весёлыми глазками, утонувшими в полном, щекастом лице, и с большим аппетитом принялся жевать, потом швырнул за платан кожуру и попросил у Альки ещё один.
– Ешь! Жуй! Наслаждайся! – Алька с чувством провёл рукой по Жориной голове против шерсти и дал ему ещё один банан. И опять полетела за платан кожура…
Всех выручал Алька: чего ни попроси у него – поможет, сделает, отдаст.
– Скажи отцу, чтоб получше смазал дворников, – напомнил он Жоре, – им после тебя всегда много работы…
Жорин отец был механиком, следившим за роботами, которые убирали пыль и грязь на их улице. Однако Жора пропустил Алькины слова мимо ушей.
Между тем Толя вышел на бульвар Открытий. Под его ногами – пока их не успели убрать роботы – шуршали сухие, жёлтые лепестки акаций, мимо него с тонким мелодичным свистом проносились остроносые многоцветные автолеты.
Из них высовывались жёлтые лица японцев, индианок с Огненной земли, белозубых негров из окрестностей африканского озера Чад, белокурых спокойных норвежцев… Во все глаза смотрели они на город Сапфирный, который лежал у красивейшей Сапфировой бухты с золотистыми песчаными пляжами. Вода бухты была прозрачная, прохладная; она ласково подхватывала и несла купальщиков и, говорили, в один день снимала годовую усталость. И, наработавшись, люди всех континентов Земли спешили сюда хотя б на недельку.
И были ещё в этом городе, на его зелёных холмах, развалины легендарной Генуэзской крепости незапамятных времён, когда на Земле было рабство; тогда здесь шумел невольничий рынок, и за медные, серебряные и золотые монеты с властными профилями римских и византийских императоров богачи могли купить красивую девушку или юношу, взятых в плен во время разбойничьих набегов. Сейчас в их городе и на всей Земле ничего не продают, деньги остались только под стеклом музеев, и приезжающие сюда люди с грустью и недоумением смотрят на эти высокие, позеленевшие зубцы выветренных, крошащихся стен крепости, на некогда грозные бойницы, которые теперь приступом берут весёлые ласточки… И ещё люди приезжают в их город, чтоб сходить в удивительный, пока что единственный в мире музей Астрова – прославленного художника, уроженца этого города, который писал на тонких металлических листах особыми, несмываемыми, вечными красками подводные пейзажи Сапфировой бухты с морскими звёздами на тускло-зелёных скалах, с таинственным мерцанием глубин, с бликами проникающего сверху солнца, с загадочной тенью полуразрушенного, громадного чёрного Вулкана, стоявшего на берегу, – из него который уже век море вымывает редкостные по красоте драгоценные камешки, о которых мечтают девочки, девушки, женщины и даже старушки всех континентов Земли…
Читать дальше