Мадлен Л'Энгл - Излом времени

– Но папа же его бросил! – сказала Мег. – Он должен его вернуть! Нельзя же просто оставить там Чарльза Уоллеса.

Тон твари внезапно сделался сухим и жестким.

– О том, чтобы кого-то бросить, речи не шло. У нас так не делают. Но нам известно, что если нам чего-то хочется, это еще не значит, что так и получится. А мы до сих пор не знаем, что же делать. И мы не можем позволить тебе, в твоем нынешнем состоянии, сделать что-то, что подвергнет опасности нас всех. Я понимаю, что тебе хочется, чтобы твой папа как можно быстрее вернулся на Камазоц, и ты, вероятно, способна заставить его это сделать. И что тогда будет? Ну уж нет. Ну уж нет. Сперва подожди, пока ты успокоишься. Ну а теперь, радость моя, вот тебе платье, в котором тебе будет тепло и уютно.

Мег почувствовала, как ее снова взяли на руки и натянули на нее мягкое, легкое одеяние.

– Не тревожься из-за братишки. – Певучий голос из щупальцев мягко касался ее кожи. – Мы ни за что не оставим его под Тенью. Но пока что тебе надо расслабиться, надо успокоиться, надо поправиться.

Эти ласковые слова, это ощущение, что тварь все равно будет ее любить, что бы она ни сказала, что бы она ни сделала, окутывали Мег теплом и покоем. Щупальце бережно коснулось щеки, нежное, как мамин поцелуй.

– Мои-то малыши уже давно выросли и разбрелись, – сказала тварь. – Ты такая крохотная, такая беззащитная. Давай я тебя покормлю. Кушай медленно и спокойно. Я знаю, ты умираешь от голода, ты слишком долго ничего не ела, но торопиться не надо, а не то тебе станет нехорошо.

К губам Мег поднесли нечто совершенно, неописуемо, невероятно восхитительное, и девочка с удовольствием проглотила предложенное. С каждым глотком она чувствовала, как к телу возвращаются силы. Мег сообразила, что она ничего не ела после того кошмарного праздничного обеда на Камазоце. А она тогда всего несколько кусочков проглотила. Сколько же времени прошло с тех пор, как они ели мамино рагу? Она совсем сбилась со счета…

– А сколько времени у вас тут ночь длится? – сонно пробормотала Мег. – Утро ведь наступит, да?

– Тише, тише, – отвечала тварь. – Кушай, малышка. В прохладное время, как сейчас, мы спим. А когда ты проснешься, снова будет тепло и много-много дел. А сейчас кушай и спи, а я с тобой побуду.

– Извините, а как вас звать? – спросила Мег.

– Ну-у… Для начала попробуй вообще ничего не говорить некоторое время. Подумай про себя. Подумай обо всех словах, которыми ты называешь кого бы то ни было.

Мег принялась думать, а тварь негромко говорила:

– Нет, «мама» – это слово особенное, только для одного, и папа твой здесь, с тобой. Не друг, не подруга, не учитель, не брат, не сестра. Что такое «приятельница»? Какое странное, жесткое слово. Тетя, тетушка? Да, может быть. Пожалуй, это сгодится. А теперь подумай, как бы ты могла назвать меня. Монстр? Чудовище? Какие жуткие слова… Ну какое же я чудовище? Тварь? Тварь… творение… Вот это пойдет. «Тетушка Тварь».

– «Тетушка Тварь»… – сонно пробормотала Мег и рассмеялась.

– Разве я сказала что-то смешное? – удивилась тетушка Тварь. – Что, «тетушка Тварь» – это что-то плохое?

– Да нет, все хорошо, – сказала Мег. – Тетушка Тварь, спойте мне, пожалуйста, песенку!

Если тетушке Твари невозможно было описать, что такое зрение, тем более невозможно будет описать человеку, как звучало ее пение. Это пение было еще прекраснее и величественнее, чем хор поющих существ на Уриэле. Это пение было нагляднее любой картины. Оно обладало структурой и содержанием. Оно поддерживало Мег надежнее, чем руки тетушки Твари. Оно как будто бы несло ее вперед, вздымало ввысь силой мелодии, так что Мег парила во славе меж звезд, и на какое-то время она и сама почувствовала, что слова «Тьма» и «Свет» не имеют значения, а реальна лишь эта мелодия.

Мег сама не заметила, как уснула, окутанная пением. Когда она проснулась, тетушка Тварь тоже спала. Ее мохнатая, безликая, бесформенная голова обмякла и обвисла. Ночь миновала, в комнату лился тусклый серый свет. Но Мег теперь понимала, что на этой планете нет нужды в красках, что твари не знают всего этого серо-бурого уныния и то, что видит она сама, – лишь малая частица того, какова эта планета на деле. Не слепые твари, а сама она, Мег, ограничена в своих чувствах, потому что они, по-видимому, обладают такими чувствами и способностями, какие ей и не снились.

Девочка чуть шевельнулась – и тетушка Тварь тут же склонилась над ней.

– Как ты славно поспала, радость моя! Ну, как ты себя чувствуешь?