Дмитрий Емец - Карта Хаоса

Хранитель стоял к ней спиной и ногтем соскребал с холста присохший кусок не то клея, не то воска. Он все еще пытался разобраться в своем отношении к Корнелию. За те минуты, что Ирка оставалась на балконе, акценты немного сместились. Прежде Эссиорх ругал Корнелия – теперь же грыз себя. Ирка издала звук, который Эссиорх воспринял как «почему?».

– Ну как? Думать о незнакомых и неизвестных тебе людях плохо – дурной тон. Думать же плохо о знакомых скверно вдвойне. Человеку лишь кажется, что он говорит плохо о ком-то. На самом деле он говорит плохо только о себе.

– А-а? – переспросила Ирка, не слыша.

– Мелкий я становлюсь, без полета. Накал мысли как накал лампочки. У меня лампочка на 40 ватт. Больше не раскочегаривается, – убито пояснил Эссиорх.

С усилием попрощавшись, Ирка поплелась в коридор, по дороге ухитрившись налететь бедром на мотоцикл.

– Ты что, серьезно уходишь? Без дураков? – удивленно крикнул ей вслед хранитель.

У Ирки не хватило уже сил на ответ. Пытаясь обуться, она присела, собираясь завязать шнурки. Веревочки путались, пальцы не слушались. Дырок казалось бесконечное количество. Вдобавок Ирка поняла, что разучилась завязывать бантик. Простая конструкция из двух шнурков казалась ей теперь сложнее, чем в далеком детстве.

Кое-как справившись, она почти поднялась, когда на нее волной нахлынули возвратившиеся тошнота и головокружение. Пленный лебедь внутри отчаянно рванулся. Ирка попыталась удержать его, но не успела.

Упав на пол, она поджала под себя колени, вытянула стремительно удлинявшуюся шею и забилась в одежде, ставшей вдруг слишком просторной и одновременно тесной. Когда минуту спустя привлеченный шумом Эссиорх выглянул в коридор, то обнаружил лебедя, который, запутавшись в светлой вельветовой куртке, рвался из нее, рискуя сломать себе крыло. Заметив Эссиорха, лебедь вытянул шею и угрожающе зашипел.

Следующие дни стали для Ирки сумбуром, какой оставляют в памяти быстро забывающиеся тревожные ночные сны. Она не знала, ни кем была, ни что с ней происходило. То она старалась взлететь и билась о потолок, то врезалась клювом в стекло и, не понимая, что это, испытывала обиду и недоумение. То куда-то ползла, то что-то глодала, то ей досаждали блохи и она пыталась выгрызть этих мелких тварей зубами. Кажется, один раз ей даже удалось кого-то укусить. За это на нее сильно кричали, а она огрызалась и, пятясь, поджимала уши.

Эти простые ощущения, иногда приятные, но чаще нет, захлестывали ее волнами, накрывали с головой и норовили утащить на дно, туда, где не существовало мысли, а было одно простое и во многом интуитивное животное чувство – великодушно-жертвенное у лебедя и озабоченное, недоверчиво-агрессивное у волчицы.

И, чудом выныривая после каждой волны, Ирка лихорадочно напоминала себе, что она все же человек. Живой человек, а не птица и не волк. А потом всё разом переменилось…

– Эй! Я не могу к ней даже подойти! Пусть кто-нибудь брыснет, а? – пожаловалась Гелата.

Как всегда, подмосковная валькирия дышала нетерпеливым жизненным жаром. Двести движений в минуту, тысяча противоречивых желаний в час. Стоять с ней рядом и то было горячо и беспокойно.

Гелата маячила в дверях, вставала на цыпочки и пыталась увидеть хоть что-то, кроме множества валькирий и оруженосцев, запрудивших всю комнату.

– Нас здесь слишком много! Все лишние должны удалиться! – отчетливо сказала Фулона.

Ее призыв повис в воздухе. Расплывчатые приказы саботировать проще, чем конкретные. Ни одна из валькирий лишней себя не считала. Багров и Антигон тоже уходить не собирались. Подумав, Фулона решила вопрос в гендерном ключе, выгнав на лестницу всех оруженосцев, начав с собственного, который призван был подать пример.

– Пусть очкарик тоже выйдет! Он хотя и компактный, но места много занимает, потому что бесконечно крутится! – потребовала Радулга, указывая Корнелию на дверь.

– Вообще-то я тут живу! Это мой диван! – огрызнулся связной.

– Где твой диван? – не поняла Радулга.

– На котором она лежит!

– Так и быть. В виде исключения диван может остаться!

Корнелий вздохнул и проворчал, что с женщинами не спорят. Их сразу в мешок и топят. Однако мешка под рукой у него не оказалось и поневоле пришлось послушаться.