Лисл Шуртлиф - Румп - Настоящая история о Румпельштильцхене (ЛП)

Я сам придумал этот стишок.

От рифмы мне всегда становится лучше. Повивальная бабка Гертруда сказала мне, что стишки — это напрасная трата мозгов, но мне нравится, как они звучат. Когда ты произносишь слова, и их звучание совпадает, кажется, что все в мире расставлено по своим местам. И все, что ты произносишь, обретает силу и становится правдой.

Я живу в крошечном коттедже с однобокой протекающей во время дождей крышей. Но там у меня бабуля, а ей все равно как меня зовут.

Когда я зашел в дом, меня встретило тепло очага, запах хлеб и лука. Бабуля шила, сидя у огня, и не прекратила свое занятие, когда я вошел. Но она встретила меня улыбкой и прибауткой: «Вымой руки, вытри ноги, в щеку чмокай, садись, лопай».

— Расскажи, как прошел день, — сказала бабуля.

Я не стану рассказывать ей про подарок Фредерика и Бруно. Это либо расстроит ее, либо рассердит, а я не люблю видеть, как бабуля огорчается. Я решил рассказать о менее ужасном, что случилось за день.

— Я не нашел золота. Совсем, — сказал я.

— Хм, — сказала бабуля. — Здесь нечего стыдиться. В Горе осталось не так уж и много золота. Ешь свой ужин.

На тарелке лежало два тоненьких ломтика хлеба. Я проглотил один, укусив его два раза, и посмотрел на второй.

— Съедай, — сказала бабуля.

— А ты?

— Я уже поела. Набила живот, словно пугало огородное.

Я взглянул на хрупкое, иссохшееся тело бабули. У нее были узловатые руки с синими венами, проступавшими через кожу. Когда она пыталась вдеть нитку в иголку, ее пальцы дрожали. Я знал, что она не доедала, что она будет голодать, лишь бы мне досталось больше еды. Мне, мальчику, который с годами так и не вырос.

— Я не голоден, — сказал я.

— Отлично, тогда отнеси остатки курам, — сказала она.

Я уставился на хлеб. Я был так голоден. Не настолько голоден, чтобы красть кусок у бабули, но достаточно голоден, чтобы стащить еду у кур. Я взял хлеб и съел его, но не наелся.

Мне уже исполнилось двенадцать. Большинство мальчишек в двенадцать лет становятся мужчинами и начинают работать в туннелях с кирками, разыскивая большое золото. Мне же не разрешали брать в руки даже лопату. Со своим половинным именем меня считали за получеловека.

Порой мне казалось, что, если я напрягусь, то смогу вспомнить имя, которое мама прошептала мне, прежде чем умерла. Иногда я все еще слышу ее шепот. Румп… Румпус, Румпалини, Румпалиш, Румпердинк, Румпи-думпи. Я произносил вслух сотни имен. Каждое щекотало мне мозг, словно перышко, но мое истинное имя, если у меня таковое было вообще, никак на поверхность не выплывало.

— Бабуля, а что, если я никогда свое имя так и не найду?

Ее шитье на мгновение замерло в воздухе:

— Не стоит так много переживать по этому поводу, дорогой.

Она всегда так говорит, если я спрашиваю про свое имя или судьбу. Раньше я думал, она просто хочет, чтобы я был терпелив и не переживал. Я думал, она убеждает меня, что все наладится и однажды я найду свое имя и у меня будет великая судьба. Но теперь я понял, что она говорила так, потому что я никогда не найду свое настоящее имя.

— Полагаю, я останусь Румпом до конца дней своих? — сказал я.

— Ты еще слишком молод, — сказала бабуля. — У Румпа может оказаться вполне великая судьба… в конце концов. — Я увидел, как она закусила губу, чтобы не рассмеяться.

— Это не смешно, бабуля, — сказал я, хотя и сам давился от смеха. Жизнь будет мрачной и угрюмой, если я не смогу смеяться над собой.

— Все рождаются и умирают, — сказала бабуля. — Если тебе суждено остаться Румпом до самой твоей смерти, я все равно буду любить тебя не меньше.

— А как на счет того, что между? — сказал я. — На счет того, что посередине, что делает человека особенным. Как я могу прожить особенной жизнью, не имея особенного имени?

— Ты можешь начать с того, что принесешь мне немного дров, — сказала бабуля. Это был ее способ сказать о том, чтобы я перестал себя жалеть. Жизнь продолжается. Пора возвращаться к работе.

Я вышел на задний двор нашего дома и глубоко втянул в себя свежий воздух. Лето заканчивалось. Листья на деревьях из зеленых становились желтыми. Молочко, наша коза, стояла привязанной к дереву и жевала листики с куста.

— Привет, Молочко, — сказал я. Молочко проблеяла мне в ответ.

Наш осел, Ничто, привязан не был, потому что не стал бы двигаться, даже если бы загорелся его хвост.