Владимир Бондаренко - Сказки черепахи Кири-Бум

Раза три пропотел Мишук, пока его мать бранила. Побежал поскорее к умывальнику. А медведица дочь свою отчитывать принялась:

– А ты, Машка? Ты что же это – шею вымыла, а уши забыла? Я тебя разве так умываться учила?

Уж она ее, уж она ее!

«У, – думает Ивашка, – Мишук и Машута все-таки умылись, и то она их вон как бранит, а что же будет, когда она увидит, что я совсем неумытый за столом сижу…»

Вскочил скорее – и к умывальнику. Морду вымыл, уши, шею чисто-начисто продрал.

Похвалила его медведица:

– Учитесь у Ивашки, как умываться надо.

Так и повелось с той поры: увидит медведица у Ивашки непорядок какой, своих медвежат винить начинает, а Ивашка догадается и, пока до него очередь дойдет, приведет себя в порядок. Похваливает его Матрена. Ивашка тоже доволен.

– Хорошо, – говорит, – что я ей чужой: не сразу она меня замечает. Пока своих отбранит, меня уж и бранить не за что. Вот как…

Закончила черепаха рассказывать и спрашивает у Потапыча:

– Ну, а теперь скажи: разве недостойна Матрена, чтобы сказка о ней записана была.

И опять Потапыч виски зажал: как хитро спросила Кири-Бум. Скажи он: недостойна – расскажет об этом черепаха кому-нибудь и поползет по роще: Потапыч запретил записывать сказку о Матрене, а сказка хорошая. И все – конец доброму имени. Нет, в таком деле осторожнее надо быть.

Скрыл Потапыч тревогу свою, сказал:

– О Матрене записать можно. Она была доброй медведицей.

– У меня и о других медведях сказки есть. Можно рассказать, как медведь Лаврентий строил себе новую берлогу, а сын Афоня помогал ему, но помогал так хитро, что Лаврентию самому приходилось все делать. Я рассказывала об этом у сосны. Хочешь, еще расскажу.

Слушал Потапыч черепаху, ходил вдоль берлоги, тер виски ладонями, прикидывал в уме, как отговорить Кири-Бум, чтобы не записывала она свои сказки: вдруг обидит кого, ссора может выйти, а разбирать ему – Потапычу. А что, если ошибется он при этом и потеряет доброе имя?

«Эх, – думал Потапыч, глядя на черепаху. – И головенка-то с заячий кулак, а что придумала, даже моей большой голове больно».

– Ну, понравилась тебе моя сказка о Зайце?

Это спросила черепаха. Потапыч покашлял в кулак, сказал:

– Ничего, но колючая больно. Такую лучше не записывать. Обидеться может Михайло.

– Так это не о нем сказка.

– Я понимаю, но он обязательно обидится: задела.

– Можно другую рассказать…

Сидела черепаха Кири-Бум на завалинке, глядела на помигивающие сквозь ветви деревьев звезды, называла свои сказки о зайцах, а Потапыч ходил вдоль берлоги и поглаживал лапой грудь: саднило сердце, беду чуяло.

Не первый год Потапыч был хозяином рощи и знал: скажи он слово – и останутся незаписанными сказки черепахи. Но скажи он это слово, и поползет по роще:

– Потапыч запретил записывать сказки черепахи Кири-Бум, потому что правды боится.

И конец его доброму имени, а Потапычу хочется, чтобы осталось оно в памяти у всех незапятнанным. Потому и решил Потапыч: «Пусть записывает. Препятствовать ей не буду, но сказки ее процежу, самые безобидные оставлю, чтобы никто на меня не косился потом».

Решил так Потапыч, и сразу ему легко стало. И даже похвалил про себя черепаху: молодец Кири-Бум, что придумала записать свои сказки. Пока будут читать их, и его, Потапыча, добрым словом вспоминать будут. Кто, отобрал эти сказки? Потапыч. А кто разрешил записать их? Опять же он – Потапыч. И будут говорить все в роще:

– Добрым хозяином был Потапыч.

И сказал медведь черепахе:

– Убедила ты меня. Я согласен: надо записать твои сказки, пусть живут.

С блекнущего неба одна за другой скатывались звезды. Тьма редела. В рощу широко и властно входил рассвет. Потапыч поглядел на черепаху и сказал заботливо:

– Сквозит здесь. Идем в берлогу ко мне, а то еще продует тебя, расчихаешься.

В это утро дятел Ду-Дук проснулся рано. Солнце только еще из-за полей выкатывалось, а он уже сидел на сосне и, поддергивая красные шаровары, думал: «Навыхватываю сейчас жуков-короедов и полечу птенцов кормить», – да загляделся, как всходит солнце, и забыл обо всем.

Издали от Ванина колодца донеслось:

– Ду-Ду-ук!

И дятел очнулся:

– Жена!.. Эх, и попадет мне сейчас. Детишки-то не кормлены.

Навыхватывал поскорее из сосны жуков-короедов и – домой. Напустилась на него жена: