Константин Сергиенко - До свидания, овраг

Крошка хохочет, а Бывшая Такса вздыхает. На шее у неё грязный, затрёпанный бант. Она не хочет его снимать и говорит, что бант напоминает ей о прошлом.

Когда Бывшая Такса появилась в овраге, она всех называла на «вы». Но Чёрный быстро отучил её от этой причуды. Чёрный говорит, что собака должна быть собакой. Моя дружба с котом Ямомото вызывает у него недовольство.

Я бы не стал дружить с котом Ямомото, но он такой умный. Ямомото японский император, и это все знают. Ямомото говорит, что император важнее самого Чёрного.

Ямомото хорошо говорит по-собачьи. Мы часто беседуем, греясь на солнышке.

– Не противно тебе, Гордый, разговаривать с котами? – спрашивает Чёрный.

– Не твоё дело, – шипит Ямомото.

Чёрный кидается к нему, но Ямомото ловко взлетает на дерево.

– Я тебе ещё морду в кровь раздеру, – обещает он.

Чёрный рычит и грозится. Я наблюдаю спокойно. Знаю, что Ямомото не даст себя в обиду. Никто, кроме Чёрного, уже не гоняется за Ямомото.

Мы говорим с Ямомото обо всём. О еде, о погоде, о далёкой Японии. Нас любит слушать Хромой. Приковыляет и сядет в сторонке. Послушает, послушает, потрёт мокрый нос лапой и что-то пробормочет.

– Что, что? – спросит Ямомото.

– Да это, как его… – прохрипит Хромой, но больше ничего не скажет. Посидит ещё немного и уплетётся восвояси. Хромой молчун и скромник, сказать несколько слов подряд для него большое дело.

Чёрный не раз звал меня в стаю.

– Я сделаю тебя правой лапой, – говорит он.

– Нет, – отвечаю я.

Чёрный не годится мне в вожаки. Если выбирать вожака, я бы взял другого. Есть у меня один на примете. Но у него не четыре ноги, как у нас, а две. У него нет хвоста, а верхние лапы называются «руки». Он человек, а Чёрный не любит людей.

Люди делятся на детей и взрослых. Дети – это маленькие люди. Дети веселее и добрее. Взрослые бывают злые, но бывают и добрые. Мой Человек самый добрый.

Когда-то и у Чёрного был свой Человек. Он держал его на цепи и бил. Когда деревню сломали, тот Человек сел в машину и уехал. Чёрный долго бежал за ним.

Машина остановилась. Человек вышел и прогнал Чёрного. Но Чёрный снова побежал за машиной. Тогда Человек его ударил. Чёрный упал, а машина уехала. С тех пор Чёрный не любит людей.

Своего Человека я встретил ночью. Это было зимой. У меня тогда сильно болела лапа. В одном месте из-под земли шёл пар, снег тут растаял. Я лёг и стал греть лапу на большой железной крышке.

Мой Человек шёл в распахнутом пальто. Он размахивал рукой и что-то говорил сам себе. Около меня он споткнулся, а потом присел на корточки.

– Здравствуй, уважаемый, – сказал он. – Как дела?

Я сразу почувствовал к нему доверие. Я понял, что не надо убегать. Этот человек меня не обидит. Я показал ему больную лапу.

– Дела неважные, – сказал он. – Пойдём со мной.

И я пошёл. В подъезде он долго искал ключ и шёпотом говорил:

– Прошу тебя, уважаемый, как можно тише. Соседи нас не поймут.

Так я впервые оказался в белом доме, или большой конуре, как называет его Бывшая Такса.

В темноте я неловко повернулся и что-то зацепил, но Человек быстро открыл дверь комнаты и впустил меня.

– Так, – сказал он, – будем лечиться. Но сначала надо перекусить. Так ведь, мой друг?

Я согласился. Он кормил меня очень вкусной колбасой, а потом лечил мою ногу. Так приятно, когда тебя лечат. Немножко больно, зато знаешь, что скоро всё будет в порядке. Мой Человек умеет лечить.

В его комнате стояли разные картоночки и дощечки и чем-то остро пахло. Он сел перед одной дощечкой и взял в руки тонкие палочки.

– Это кисти, – сказал он. – Отдыхай, уважаемый, а я пока поработаю. Ночью у меня хорошо получается.

Он долго трогал палочками свою дощечку, иногда отходил и смотрел прищурившись.

– Полюбуйся, уважаемый, – сказал он.

Я подошёл к дощечке и понюхал её.

– Жаль, что собаки не различают цветов, – сказал он. – Впрочем, ты, может быть, различаешь.

Я повёл носом поверх дощечки. Направо, налево, поперёк. Нет, она пахла очень красиво, эта дощечка. Запах струился лентой, расплывался шаром, набегал волной. Я разволновался и царапнул лапой пол.

Потом он снова сидел перед дощечкой и трогал её своими палочками. Я подрёмывал в углу.

Наконец Человек встал, потрогал мою забинтованную лапу и сказал:

– Ну, уважаемый, пора расставаться. Ты накормлен и подлечен. Большего я для тебя сделать пока не могу. Подождём лучших времён.