Джеймс Голдмен - Лев зимой

ЭЛИНОР (укладывая пакеты) . Я никогда не могла тебе ни в чем отказать.

ЭЛИС. А вы неплохо выросли, вы оба, должна признаться.

ГЕНРИ. Не уходи. Ее как крапивою жжет сознание того, что ты мне нужна.

ЭЛИС. Я тебе нужна как черту свечка.

ГЕНРИ. А мне.

ЭЛИС. Я знаю этот взгляд. Он сейчас скажет, что любит меня.

ГЕНРИ. Как жизнь саму.

ЭЛИС резко отворачивается и выходит.

Я так говорю, чтобы поддержать ее дух. Ну, так как же дела с Ричардом? Удалось тебе разбить его сердце?

ЭЛИНОР. Ты полагаешь, он должен вернуть мне Аквитанию?

ГЕНРИ. Не представляю себе, как он может это не сделать. В конце концов, я обещал ему трон.

ЭЛИНОР. Мальчик не перестает думать о том, чего стоят твои обещания.

ГЕНРИ. Какой смысл спрашивать, хорош ли воздух, если ничем другим нельзя дышать?

ЭЛИНОР. Именно это я ему и сказала.

ГЕНРИ. Ну и что? Отдаст он ее?

ЭЛИНОР. Как ты мог подумать, что я когда-нибудь передам Аквитанию Джону?

ГЕНРИ. Для меня это жизненно важно.

ЭЛИНОР. Но почему? Какая разница, кто будет после нас.

ГЕНРИ. Спроси любого ваятеля, спроси Праксителя: «Почему ты не работаешь в масле?» Да потому, что оно недолговечно.

ЭЛИНОР. А Джонни, он что, сделан из бронзы? Он так же быстро заржавеет, как все остальные твои сыновья.

ГЕНРИ. Я знаю это. Ричард получит трон. Ты слышала мое обещание. Что еще тебе надо?

ЭЛИНОР. Чтобы Джон не получил Аквитанию.

ГЕНРИ. Должен же я дать ему хоть что-нибудь? Неужели нельзя договориться?

ЭЛИНОР. В мире, где воскрешают плотников, все возможно.

ГЕНРИ. Ты носила его под грудью, черт подери, он твой сын.

ЭЛИНОР. О, господи, да. Двести восемьдесят дней я вынашивала его, и все до единого я помню. Ты в те времена как раз открыл Розамунду.

ГЕНРИ. Зачем ее выделять? Я открывал и других женщин.

ЭЛИНОР. Несть им числа.

ГЕНРИ. А если посчитать? Давай посчитаем, в скольких постелях ты лежала?

ЭЛИНОР. У Томаса Бекета.

ГЕНРИ. Это ложь!

ЭЛИНОР. Я знаю это. Ревность глупа, Генри.

ГЕНРИ. Да, ты права.

ЭЛИНОР. А тебя до сих пор интересует, что я желаю.

ГЕНРИ. Я хочу, чтобы Джон получи. Аквитанию. Я этого хочу, и так будет.

ЭЛИНОР. Ты что, изволишь угрожать? Будешь пытать меня? Опустишь в кипяток или растянешь на дыбе? А? А может быть, ты сделаешь из меня сито?

ГЕНРИ. Я дам тебе документы, и ты их подпишешь.

ЭЛИНОР. Как думаешь меня заставить? «Подписывай, или я перестану кормить тебя!»? Или расплачешься и скажешь: «Подпиши, а то у меня сердце разорвется?» Подкупом, предложениями, сделками? А я как земля, старина, — меня не обойдешь.

ГЕНРИ. Я обожаю тебя.

ЭЛИНОР. Пожалей себя — по этой дороге пути нет.

ГЕНРИ. А у меня есть предложение для тебя, моя милая.

ЭЛИНОР. Сделка, сделка. Я отдаю богатейшую провинцию на континенте Джону. За что? Скажи мне, о мудрейший, за что?

ГЕНРИ. За твою свободу.

ЭЛИНОР. О.

ГЕНРИ. Как только Джон получит Аквитанию, — ты свободна. Я выпущу тебя. Подумать только: когда хочешь, ты в Лондоне, зимы проводишь в Провансе, поездки экспромтом к Ричарду, туда, где он будет убивать людей. И все это за одну твою подпись.

ЭЛИНОР. А ты щедр.

ГЕНРИ. Мне казалось, что тебе это подойдет. Ведь ты всегда обожала путешествия.

ЭЛИНОР. Да. Я даже заставила беднягу Людовика взять меня в крестовый поход. Неплохое святотатство, а? Я нарядила амазонками моих камеристок и проскакала с обнаженной грудью полпути до Дамаска. Людовика чуть не хватил удар, а я чуть не умерла от раздражения кожи. Зато какое впечатление мы произвели на наших воинов, они были ошарашены! Генри, ты припер меня к стенке.

ГЕНРИ. Да, но но думай, что мне это нравится.

ЭЛИНОР. Я верю, ты меня, конечно, жалеешь. Быть в заточении, быть замурованной в каменных стенах, когда ты наслаждаешься всем миром — просто не знаю, как я осталась жива. Эти десять лет, Генри, были невообразимы. И ты готов предложить мне единственное, чего я жажду, но лишь тогда, когда я откажусь от того, что мне больше всего дорого, и при этом так жалеешь меня. Ты к своим соколам относишься нежнее, чем ко мне.