Альберто Моравиа - Культурный эксперимент [=Бог Курт]

Саул. Я актер, только актер. В эту минуту я хочу быть только актером. И как актер я хочу вспомнить только об одном — искусство состоит как раз в противоположности тому, что меня заставили сделать без моего ведома, то есть в противоположности жестокой и кровавой реальности прожитой жизни. Повторяю, я актер. И мое искусство, как и искусство поэта, художника, музыканта заключается в том, чтобы создавать копию с действительности или же, прожив эту действительность, как я вынужден был сделать это сегодня, в том, чтобы придать действию безвредный и освободительный символ. Да, господа, это верно, я совершил два преступления. Заповедь гласит: чти отца своего, чти мать свою. Я же убил своего отца, я был любовником своей матери. Но я все-таки актер и знаю, что искусство — мое спасение, моя сила, мое прибежище. Все, что произошло в реальной жизни, не реально. Все, что изображается на сцене, реально. Первое нереально потому, что игра более реальна, чем действительность. Второе реально потому, что это игра — моя единственная реальность, то, что я действительно делаю, в чем выражаю себя. Вот почему, хоть руки мои и обагрены кровью моего отца, хоть я и знаю, что мое семя зародило жизнь во чреве моей матери, я могу и даже должен игнорировать все это и заявить вам, что есть более подлинный, более реальный Эдип, чем тот, который стоит сейчас перед вами в моем облике. И этот подлинный Эдип — герой трагедии Софокла, Эдип, созданный воображением, сотканный из слов, и все же вечный и неистребимый. Этот Эдип не убивал своего отца и не был любовником своей матери. И в то же время он убил всех отцов и был любовником всех матерей — со времен древних греков и до наших дней. Этот Эдип, господа, скажет вам всю правду, поставит вас перед своей реальностью. Извините меня, господа, если голос мой звучит глухо и неуверенно, если я не сразу нахожу нужные слова. Я актер, это верно, может быть, даже хороший актер. Но это, конечно, не лучшая в моей жизни минута, чтобы показать вам все свое искусство. Итак, господа:

Курт (перебивая его). Очень хорошо, очень хорошо, превосходно, Саул, просто шедевр западного искусства. Но как режиссер я вынужден прервать тебя и заметить, что ты спешишь, Саул. Эти слова в трагедии Софокла Эдип произносит после того, как Иокаста убивает себя, а он ослепляет себя. Не раньше. А твоя мать — вот она, жива-живехонька. И твои глаза целы, ты еще не ослеп. (Мириам и Саул молчат. Курт хлопает в ладоши). Принесите все необходимое для завершения трагедии. (Входят два охранника с подносами. На одном лежит завязанная петлей веревка, на другом — две толстые булавки). Итак, Эдип, Иокаста. Итак, Саул, Мириам. Вот уже завязанный и хорошо намыленный узел для тебя, Иокаста-Мириам. (Показывает веревку публике). Теперь ты, как это происходит в трагедии Софокла по воле твоего древнегреческого Рока должна повеситься. Так возьми же эту веревку, иди вон туда в сторону, где стоит стул. На стене есть крючок. Привяжи к нему веревку, поднимись на стул и бросься в пустоту. Ты недолго будешь мучиться, совсем недолго. Зато покажешь нам правдивую картину знаменитого самоубийства Иокасты. Возьми веревку, Мириам, исполни свою обязанность актрисы. (Курт протягивает веревку Мириам, она, однако, не берет ее. Курт пристально глядит на нее, роняет веревку). На втором подносе две толстые булавки. Мы бы хотели достать пряжки, две знаменитые и, конечно, золотые с изображением змей и драконов пряжки, которыми Эдип ослепил себя. Но мы не в Греции, не в Фивах, а в концентрационном лагере в Польше. Мы не экипированы, к сожалению, для подобного рода опытов. Удовольствуемся поэтому двумя булавками, Саул, двумя простыми булавками, однако отличной немецкой работы из настоящей золингенской стали. Теперь, Саул, если пожелаешь ослепить себя перед публикой, то, конечно, сделаешь трагедию, как бы это сказать, более захватывающей. Но у Софокла ослепление происходит не на сцене. Софокл, как ты справедливо заметил, поэт, и он избегает слишком жестоких картин, слишком кровавых. Поэтому, Саул, ты можешь пойти за сцену и спокойно ослепить себя там, а потом вернуться снова сюда. Ты волен сделать это. (Курт, пристально глядя на Саула, роняет булавки). Итак, Саул, итак, Мириам, действуйте, ну, смелее. Ты — мать, совершившая кровосмешение, Мириам, и конечно, если не повесишься, как того желает твой Рок, то через девять месяцев родишь на свет сына, который будет братом своего отца и сыном своего брата. Ты, Саул, убийца отца и любовник матери, чего же ты медлишь и не ослепляешь себя, как того хочет Рок? Чего ждешь? (Саул и Мириам смотрят на него и молчат). Саул, Мириам, шутки в сторону. Должны же вы понимать, что все это очень серьезно, очень серьезно. Разве вы не понимаете, что если по-прежнему будете отказываться играть свои роли, вся трагедия рухнет, а главное, рухну я, греческий Рок, ваш Рок, пожелавший сделать тебя, Мириам, любовницей своего сына, а тебя, Саул, убийцей своего отца и любовником матери. Разве вы не понимаете этого? (Внезапно Саул достает пистолет и стреляет в Курта. Курт ранен. Публике в партере вскакивает с мест. Два охранника набрасываются на Саула и обезоруживают его).