Джон Гришэм - Вне правил

Мы долгие часы разбираем по косточкам всех потенциальных членов жюри, подкрепляясь невкусными суши навынос и запивая их холодным зеленым чаем в бутылках.

Ночью мне никто не звонит, нет никаких вестей ни от Арча Свэнгера, ни от Нейта Спурио. И от Мосса Коргана тоже. Судя по всему, мое блестящее предложение о сделке, увы, не прошло. Рассвет застает меня за компьютером — я отвечаю на электронные письма. Потом решаю написать и Джудит. Текст такой: «Неужели ты не можешь успокоиться? Ты столько раз проигрывала, проиграешь и сейчас. И только продемонстрируешь свою смехотворную упертость. Подумай лучше не о себе, а о Старчере». Ответ, конечно, будет резким и достойным.

Напарник высаживает меня на длинной торговой улице с одноэтажными зданиями. Работает только кондитерская, в которой разрешают курить, хотя это и запрещено законом. Принадлежит она старому греку, умирающему от рака. Его племянник не последний человек в мэрии, и санинспекторы сюда не заглядывают. Тут подают крепкий кофе, настоящий йогурт, приличную выпечку, и в воздухе висит густое облако сизого табачного дыма, что сразу возвращает в не столь уж и далекие времена, когда в ресторанах сплошь и рядом ели, вдыхая дым курильщиков, находящихся за соседними столиками. Сегодня даже трудно поверить, что мы это терпели. Нейт Спурио выкуривает две пачки в день и обожает это место. Перед тем как войти, я делаю глубокий вдох, заполняя легкие чистым воздухом, и толкаю дверь. Нейт сидит за столиком, перед ним кофе и газета, в углу рта торчит сигарета. Он показывает рукой на соседний стул и отодвигает газету.

— Кофе будешь? — спрашивает он.

— Нет, спасибо. Больше не лезет.

— Как дела?

— Ты имеешь в виду вообще или суд над Запатой?

Он хмыкает, и на его лице появляется подобие улыбки:

— Когда это мы разговаривали о жизни вообще?

— И то верно. От Мансини ничего. Если он и участвует в сделке, то никак это не показывает. По-прежнему предлагает пятнадцать лет.

— С ним работают, но ты же сам знаешь, какой он козел и как лезет наверх. Сейчас он на первых ролях, а для него это все.

— Значит, Рой Кемп подключился?

— Можно и так сказать. Он использует все свои связи. К тому же он доведен до ручки, и я его понимаю. А тебя он ненавидит, поскольку считает, что ты утаиваешь информацию.

— Мне жаль, но передай ему, что я его тоже ненавижу за похищение сына, но ничего личного. Если он надавит на мэра, а тот, в свою очередь, на Мансини, то все может срастись.

— Работа ведется, и меры принимаются.

— Хотелось бы ускорить. Мы сейчас отбираем присяжных, и, судя по тому, что я видел и слышал, дела у моего парня хуже некуда.

— Я в курсе.

— Спасибо. Не исключено, что уже завтра мы начнем заслушивать свидетелей, а их не так много. К пятнице с ними будет покончено. Сделку надо заключить быстро. Пять лет, тюремная ферма штата, выход по УДО. Это ясно, Нейт? В нашей цепочке все понимают условия сделки?

— Само собой. Чего тут сложного.

— Тогда скажи им, чтобы поторопились. Это жюри наверняка закроет моего парня надолго.

Он вытаскивает сигарету, закуривает и спрашивает:

— Ты сегодня будешь в Городе?

— Думаешь, я уезжаю?

— Может, нам потребуется переговорить.

— Конечно, а сейчас мне надо бежать. Сегодня у меня суд, и мы из сил выбились, пытаясь найти присяжных, которых можно подкупить.

— Я этого не слышал, но точно не удивлен.

— Увидимся, Нейт.

— Буду рад.

— И тебе надо бросить курить.

— Побеспокойся лучше о себе. Проблем у тебя хватает.

Черепаха опаздывает, что, с одной стороны, не должно удивлять, поскольку она судья и шоу без нее все равно не начнется. С другой стороны, это знаковое дело в ее карьере, и, казалось бы, она должна приехать даже раньше, чтобы насладиться моментом. Но я уже давно оставил попытки понять, чем руководствуются судьи в своих поступках.

После часа ожидания, без всяких пояснений, чем вызвана задержка, в зале суда появляется помощник судьи и призывает всех к порядку. Ее честь опускается на свое место с таким видом, будто ужасно отягощена серьезнейшими проблемами, и разрешает всем сесть. Ни извинений, ни объяснений. Она отпускает несколько вводных замечаний, ни одно из которых даже отдаленно не содержит ничего оригинального, а потом, иссякнув, обращается к прокурору:

— Мистер Мансини, вы можете приступить к опросу присяжных со стороны штата.

Макс тут же вскакивает с места и важно направляется к перилам из красного дерева, отделяющим нас от зрителей. В зале сидят девяносто два кандидата в присяжные с одной стороны и никак не меньше журналистов и зрителей с другой, отчего он снова оказывается забит до отказа. Даже у задней стены толпятся люди, которым не хватило места. Такая аудитория для Макса редкость. Он разражается жуткой напыщенной речью о том, что просто находиться в зале суда, где собралось так много замечательных жителей нашего Города, для него огромная честь. Он чувствует, какая ответственность на нем лежит. Осознает свой долг перед обществом и должен оправдать доверие, которое ему оказали. Он много чего чувствует, и после долгого перечисления я замечаю, что кандидаты в присяжные начинают хмуриться и поглядывать на него с сомнением.