Найо Марш - Зеленоглазое чудовище [ Венок для Риверы. Зеленоглазое чудовище]

— Не в том дело, — ответил барабанщик. — Я в дурацком положении: мое имя сползло в середину афиши праздничного концерта. Скажу прямо: не нравятся мне твои фокусы.

— Да послушай ты меня, Сид. Послушай, парень.

В афише ты остался, так? Я устрою для тебя сольный выход. Вытащу на сцену, поставлю рядом с собой и объявлю лично твой номер, понимаешь? Такого я никому не предлагал, парень. Это что — плохо? При таком повороте стоит ли переживать из-за того, что старый трутень в субботний вечер полчаса будет рвать себя на части в твоем углу?

— Напоминаю вам, — вмешался Карлос Ривера, — что вы говорите о джентльмене, который будет моим тестем.

— Хорошо, хорошо, хорошо. Полегче, Карлос, полегче, парень! Все чудесно, — пробормотал Беллер, и лицо его озарила знаменитая улыбка. — Все получается по высшему разряду. Все на мази, Карлос. И разве я не сказал, что он растет? Очень скоро он будет совсем неплох. Не лучше Сида, конечно, но, смех смехом, пикантен!

— Как скажешь, — буркнул пианист. — А что там насчет его собственного сочинения?

Беллер широко развел руки.

— Да, парочку слов об этом. У лорда Пестерна появилась идейка. Маленькая идейка по поводу вещицы, которую он сочинил.

— «Крепкий парень — крепкий стрелок», что ли? — спросил пианист и проиграл первую фразу в верхней тональности. — И что за идейка? — прибавил он без всякого выражения.

— Полегче, Хэппи. Этот пустячок, написанный его светлостью, станет небольшим хитом, когда мы его разогреем и преподнесем публике.

— Как скажешь.

— Так-то лучше. Я сделал оркестровку, и получилось недурно. А теперь — внимание. Мне кажется, лорду Пестерну хочется сыграть в этом номере соло. Итак, сначала он жарит один на барабанах, а потом вытаскивает пистолет.

— Бог в помощь! — лениво протянул барабанщик.

— Тут в луче прожектора на сцену выходит Карлос. Ты играешь, как сумасшедший, Карлос. Чтобы жарко стало. На пределе.

Ривера провел по волосам рукой.

— Прекрасно. А дальше что?

— По мысли лорда Пестерна, ты шпаришь на своем аккордеоне, словно взбесился. А когда уже дальше некуда, другой прожектор выхватывает из тьмы его, а он сидит в ковбойской шляпе среди барабанов, потом вскакивает, орет «Йипи-йи-ди», стреляет в тебя — и ты понарошку падаешь…

— Я не акробат…

— Ну ладно-ладно, ты падаешь, его светлость отбывает, а мы в качестве коды играем похоронный марш и свингуем так, чтобы зал качался. Я кладу Карлосу венок на грудь, и несколько официантов на носилках уносят павшего… Ну вот, — после небольшой паузы снова заговорил Беллер, — не утверждаю, что здесь много динамики, но задумка может сработать. Она сумасшедшая, а это хорошо.

— Ты сказал, — начал барабанщик, — что мы кончаем похоронным маршем. Я правильно понял?

— Играем его в манере Бризи Беллера, Сид.

— Все правильно, ребята, — вмешался пианист. — Заканчиваем трупом и приглушенными барабанами. В общем, устраиваем в «Метрономе» веселый вечерок.

— Я категорически не согласен, — заговорил Ривера. Он встал, само изящество в светло-сером костюме с широким розовым кантом. Плечи чуть ли не изогнуты кверху. Бронзовое лицо. Густые волосы убегают блестящими волнами со лба назад. Безукоризненные зубы, маленькие усики и большие глаза, к тому же высок ростом. — Идея мне нравится, привлекает меня. Чуть мрачновата, может быть, чуть старомодна, но в ней что-то есть. Однако я предлагаю небольшую поправку. Будет намного лучше, если по окончании соло лорда Пестерна револьвер вытаскиваю я и я стреляю в него. Его уносят, а я начинаю свое соло.

— Послушай, Карлос…

— Повторяю: намного лучше.

Пианист с издевкой засмеялся, оркестранты заухмылялись.

— Ты предложи это лорду Пестерну, — сказал барабанщик. — Он же собирается стать твоим тестем. Попробуй и посмотри, что получится.

— Я думаю, Карлос, мы сделаем так, как говорит он, — сказал Беллер. — Я думаю, именно так будет лучше.

Двое мужчин смотрели друг на друга. Капризное и лукавое выражение, казалось, наклеил на лицо Беллера какой-то изобретательный кукольник. Да и сам дирижер мало чем отличался от большой искусно сделанной куклы, на бледной резиновой физиономии которой хитроумный мастер нарисовал лишенные всякого выражения глаза с большой бесцветной радужной оболочкой и огромными зрачками. Когда Беллер, пританцовывая, расхаживал по сцене, его губы раздвигались сами собой, обнажая зубы, на полных щеках появлялись ямочки, а уголки глаз начинали лучиться морщинками. Час за часом он улыбался парам, медленно проплывавшим в танце мимо него, улыбался, кланялся, рассекал воздух своей дирижерской палочкой, извивался всем телом в такт мелодии и улыбался. От этой работы он обильно потел и время от времени протирал свое резиновое лицо белоснежным платком. И каждый вечер его мальчики в мягких рубашках и сидевших, как влитые, вечерних пиджаках с серебристыми лацканами и стальными пуговицами напрягали мышцы и легкие, повинуясь пляске его знаменитой крохотной эбонитовой палочки с хромированным наконечником, подаренной ему некоей титулованной особой. В «Метрономе» использовали хром на всю катушку — хромом отливали инструменты, наручные часы музыкантов держались на браслетах из хромированной стали, рояль был выкрашен тусклой алюминиевой краской, чтобы лучше читались на нем хромированные буквы названия оркестра «Бризи Беллер и Его Мальчики». А над музыкантами ритмично раскачивался хромированный маятник гигантского метронома, подсвеченного цветными лампочками. «Хи-ди-хо-ди-ох, — выстанывал Беллер. — Глумп-глумп, гиди-иди, ходи-ор-ду». За это и за то, как Беллер улыбался и дирижировал своим оркестром, хозяева «Метронома» платили ему триста фунтов в неделю, из которых он расплачивался с мальчиками. По условиям контракта он выступал с расширенным оркестром на благотворительных балах, а иногда ублажал танцевальной музыкой частных лиц. «Вечер был грандиозным, — говаривала эта публика, — играл Бризи Беллер» — и все такое. В своем мире Бризи знали многие.