Сергей Чилая - Виварий

— Она показывала тебе фотографии и письма, мальчик, ваша соседка?

— Да! — ответит он, гордясь сопричастностью чему-то важному очень, таинственному, связанному с безопасностью государства, недоступному обычному школьнику…

Он стоял с доктором Спиркиным возле длинного двухэтажного дома на окраине Сызрани, ощетинившегося частыми лестницами с перилами, ведущими на второй этаж, железными дымоходными трубами, торчащими в форточки, и несколькими массивными бревнами, подпиравшими серые дощатые стены… Часть квартир пустовала…

— Если сам смог пройти весь путь из этого жуткого дома в заштатном городке до…, — он помедлил, перебирая в голове то ли должности свои, то ли звания, то ли заслуги в хирургии и медицинской науке, и, решив не развивать перед Спиркиным этапы карьеры своей, коротко закончил, — … до себя сегодняшнего или даже вчерашнего, орден Пресвятого Апостола Андрея Первозванного, врученный в Кремле недавно, высшую награду российскую, я заслужил… Правда, ведь, Толик?

Он не стал дожидаться реплики и двинул к машинам, ожидавшим поблизости…

Вечером за ужином в ресторане «Хопер» Ковбой-Трофим пил французский коньяк, изготовленный в Подмосковьи, нервно оглядывал постепенно заполняющийся зал, Толиковых молодцов за соседним столом и в паузах кабацкого оркестра с полной пожилой солисткой, на приличном английском копирующей Эллу Фитцджеральд, возбужденно рассказывал историю первой своей любови.

— Может, она еще жива, Толян? — спросил он постепенно уставая. — Нет… Вряд ли… Ей тогда восемьдесят… А могилу отыщем обязательно. Правда, Толик?

— Зачем тебе могила, Глебушка, — вяло отбивался Спиркин. — Надо возвращаться… В Москве дел не впроворот… у тебя…, у меня…, а мы…, как два ханыги сидим в провинциальной гостинице неведомо зачем…

— Орден верну ей…

— Какой орден? ГлебВаныч, дорогой! Пойдем в номер… Сильно, видать, подмешивают зелье во французский коньяк московские виноделы…

— Здравствуйте, профессор Трофимов! — уважительно сказал седой майор, облаченный в штатское: маловатый ему английский твидовый пиджак, купленный, наверное, в местном секонд-хенде, как и серые вельветовые брюки, протертые на коленях до гладкой основы и бездарная зеленая российская офицерская рубашка без галстука, застегнутая на все пуговицы… В майоре что-то было однако: он походил на разочарованного француза, вернувшегося после войны в Алжире или члена компартии Италии, начинавшего понимать коварство марксистких идей…, хотя за спиной висела олеография Дзержинского, мужественного, в меру интеллигентного, бликующая в раме зеленоватым оконным стеклом, и рядом — президент, совсем не помпезный на портрете, почти мальчик, еще послушный и старательный…

— Ваш конверт с валютой…, — смущаясь сказал майор-француз или итальянец и пододвинул к стоящему возле стола Ковбой-Трофиму вчерашний узкий конверт плотной бумаги. — А соседку вашу нашел… и быстро довольно… часа два потратил всего… Когда компьютеры поставят, искать станет много легче… Вот ее личное дело… Начальник разрешил показать… Выносить нельзя… и копию нельзя…

— У тебя, похоже, язва желудка, майор! — сказал Ковбой-Трофим, глядя в серое изможденное лицо чекиста с глубокими страдальческими складками вокруг рта. — Успешно скрываешь… Начальства боишься… Тебе надо в покер играть… Не обижайся… Вот карточка моя. Приезжай в Москву… Вылечу! — Ковбой-Трофиму уже до боли в сердце не хотелось знать, что там, в личном деле Машинистки и он оттягивал знакомство…

А майор склонился к ящикам за спиной, вынул тонкую светло-коричневую простенькую картонную папку с наклеенным посредине прямоугольником белой бумаги с бледными чернильными строчками и грязными тесемками, завязанными аккуратным узлом, и протянул, торжествуя лицом.

Ковбой-Трофим взял осторожно и поднес к глазам.

— Лопухина Елизавета Алексеевна…, — прочел он ровным голосом, собираясь продолжать, и замолчал внезапно, будто выключил кто его и было понятно уже, что выключили надолго… Спиркин не сомневался, а майор, еще торжествуя лицом, ждал продолжения… или благодарности…

— Сядь, Глебушка! — тихо попросил Анатолий Брисович, опасливо разглядывая лицо учителя. — Счас позвоню, молодцы коньяк подвезут… Настоящий… — Он засуетился, стал судорожно тыкать пальцем большим в клавиши мобильной трубки. Потом подумал немного и сказал уже спокойнее: — Похоже, в папке этой дело тетки Принцессы нашей…, Аннушкиной сестрицы родной. — Он сказал «родной» с ударением на первом слоге.