Елена Корджева - Рукопись из тайной комнаты. Книга вторая

Нужно было подумать о безопасности.

Густа, запахнув полушубок и засунув ноги в большие серые валенки, вышла в сарай, где с утра уже махал топором Петерис.

За свою не слишком долгую жизнь она привыкла полагаться только на себя. Но одной ей в этот раз не справиться. Придётся довериться свояку. Вон какой здоровый мужик и не только топором махать горазд. Хоть он и не слишком вдавался в рассказы, но Густа представляла себе, через что пришлось пройти одинокому путнику по дороге домой. Наверняка приходилось защищаться не на жизнь, а на смерть. Да и потёртый парабеллум в кармане она тоже углядела. Именно поэтому и начался этот разговор.

– Послушай, свояк, поговорить надо.

И она рассказала, опустив ненужные подробности, через что пришлось пройти семье. О многом было не сказано, но и оставшегося оказалось достаточно, чтобы желваки на длинном лице мужчины заходили ходуном. Помолчав, он вдруг вогнал топор в подвернувшееся полено с такой силой, что оно буквально разлетелось на части. Помолчав и переведя дух, он сплюнул длинным тягучим плевком прямо в дверь сарая.

– Так вот оно что! Марта не сказала…

– А ты Марту не вини. Нелегко такое вспоминать. Лучше думай, как защитить семью.

Да, защищать семью было надо.

А за разговором должно было последовать дело.

Добывать оружие решили прямо в городе. А чего искать, когда вот они, бандиты, вооружённые, прямо по улицам ходят. Никого из домашних заговорщики посвящать в свои планы не стали. А зачем? Только напугаются, да отговаривать начнут. Всё произошло просто. Февраль – месяц метельный. Вот под завывание февральской вьюги вечером из дому куда-то пропала Густа. Вышла вроде на минуточку и не вернулась. А когда мама забеспокоилась, Петерис вызвался пойти поискать:

– А вы ложитесь, поздно уже, нечего полуночничать.

И, потеплее одевшись, вышел, плотно прикрыв дверь в сенях.

И только потом, перед самым сном, когда Гиртс спросил: «А зачем он с собой пистолет взял?», – семья забеспокоилась. Папа вышел во двор, по которому северный пронизывающий ветер гонял снежные вихри, не оставляя ни одного следа. Искать этих двоих было бесполезно. Пришлось, покряхтев и покрутив с досады седой головой, вернуться в дом.

– И впрямь, нечего тут по окнам висеть, ложитесь уже, – прикрикнул он на домашних. – И лампу гасите.

Папа многое понимал без слов.

К полуночи, насквозь продрогшие, они вернулись. Отряхнули в сенях снег и скорей, бегом – прямо к тёплой печке. Прижались оба, ловя всем телом тепло от горячих кирпичей. Мама было подхватилась, мол, протопить, да горячего попить. Но папа, тоже проснувшийся, а может, и не засыпавший, остановил:

– Тихо, Вия, тихо. Все спят, не шуми. И топить ничего не надо. А кто не спит, скоро уснёт. Не шуми.

И мама, как всегда, послушалась мужа, притихла.

Отогревшись, Петерис вновь вернулся в сени, принёс сумку, тяжёлую, пахнущую мокрым железом. Лампу не зажигали, не разговаривали, даже ни одна половица не скрипела под шагами. Тихо понесли сумку к Густе и чем-то долго шуршали и позвякивали в темноте. А за окном по-прежнему завывала метель, заметая лес, и дороги, и хутор…

Утром Густа проспала. Когда она открыла глаза, за окном уже было совсем светло. Дом там, за дверью, жил своей обычной, привычной жизнью, а она, Густа, лежала в кровати, и ей было очень тепло. Потихоньку выпростав руку из-под одеяла, она обнаружила, что кто-то, наверное, мама, накрыла её вторым одеялом. «Вот отчего так тепло», – подумала Густа и снова провалилась в пушистый мягкий сон.

Окончательно проснулась она только к обеду, уж больно тяжёлой выдалась ночь. Ещё бы! Мало того, что пришлось сначала ждать Петериса, а потом прошагать в метель едва не десять километров, так ещё нужно было ждать, а потом, пересилив страх, выйти и идти по улице, медленно, притворившись дешёвой девкой, припозднившейся в ожидании. Не вздрагивать, не убегать, не кричать, а сдержать себя, смирить и скрутить так, что сердце начинает бухать в ушах, как набат, а нужно продолжать держать на лице улыбку и заглядывать в глаза. Хорошо, что Петерис не подвёл. Как он вовремя успел! Густа не видела, как это случилось: когда этот пахнущий перегаром здоровяк её облапил, она закрыла глаза. И только почувствовала, как он внезапно обмяк и начал заваливаться куда-то вбок. Какое счастье, что у неё сильные руки и широкая кость, она сумела не дать ему упасть, а прислонила к стене, так что любому прохожему, если кого и занесла бы нелёгкая в этот поздний час на метельную улицу, показалось бы, что двое стоят, милуются. Так они и стояли, пока Петерис занимался дружком этого бугая. А потом уже положили двоих рядком, словно те спьяну завалились в сугроб.