Юрий Черняков - Чудо в перьях

Наморщив лоб, Игорь Николаевич погрузился в чтение.

— Ну, и где тут про землетрясение? — недоуменно спросил он меня. — Ни одного слова.

— Да не там вы ищете! — перевернул я ему страницу. — Вот! Результат голосования, видите? Голоса разделились половина на половину. То есть по данному вопросу правительство Края раскололось пополам. Правильно?

— Ну и что? — спросил Бодров, упершись лбом в руки, поставленные локтями на стол. — Разве из этого что-нибудь следует?

— Вспомните! — сказал я. — Кто был за, сидели по одну сторону стола, кто был против — по другую. Вы воздержались. А трещина от подземного толчка пролегла как раз между ними и под вашим креслом, отчего вы едва не провалились в преисподнюю… Вам это ни о чем не говорит?

— Черт знает что! — сказала ипподромша. — Как мужчину можно превратить в женщину? И чтобы из-за этого землетрясение случилось. Ни за что не поверю.

— У вас есть другая версия? — спросил я холодно.

— В этом что-то есть, — сказал Бодров. — Мнения разделились, как сейчас помню, а я едва не провалился.

— Поскольку воздержались! — торжествовал я.

— Вот! Вот результат вашей мягкотелости и соглашательства! — вскочила главпочтамтша. — Если правительство по данному вопросу раскололось, то почему не могло расколоться здание, где оно заседало? Теперь вы видите, к чему приводит ваш либерализм?

— Так что мне делать? — простонал Бодров. — Опять танки вводить? А выводить будет кто-то другой?

Хватит! Я уже вводил танки и бронетранспортеры, где только мог и куда меня посылали! И отовсюду мне приходилось спасаться на вертолете! Я больше не могу! Я хочу как Радимов! Чтобы меня любили и давали поцеловать своих детей! Но меня так учили! Я по-другому не умею! Я сам бы переделал свой пол на противоположный, поменявшись с любой из вас! И тоже требовал бы ввода войск. А потом шел домой к своим мешкам с сахаром и наволочкам, набитым леденцами. Но я не могу! Понимаете? Я пригласил вас, самых авторитетных и влиятельных, как мне сообщили, граждан нашего Края, чтоб разобраться и принять решение! Что мне делать? Что? Не воздерживаться при голосовании, чтобы не было шестибалльных толчков? Плясать чечетку при большом стечении народа на крыше мэрии? Взвешивать футболистов перед каждой игрой на станционных весах? Вот что бы на моем месте сделал Радимов? — обратился он ко мне дрогнувшим голосом. — Как бы поступил? Я знаю, что вы скажете: подал бы в отставку. Но это всему конец! У меня семья в столице, и недостроенная дача в трех часах езды, больная теща, которой требуются импортные лекарства, и безупречное досье в органах. Имею ли я право? Могу ли взять на себя такую ответственность? У Радимова нет детей. Он может позволить себе что угодно, ему не угрожает, что любимая супруга уйдет к маме с детьми на руках…

Я испугался, что он сейчас заплачет. Тут драма похлеще цаплинской. Знает, что жизнь дается один раз и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно детям и внукам… Совсем неплохой человек этот Бодров. Вон как натурально переживает. За себя, совсем как я, и тоже в связи с другими людьми и обстоятельствами.

— Я знаю, что делать, — сказал я.

Он поднял голову от стола, посмотрел на притихших лучших граждан, потом на меня.

— Что? — шепотом спросил он.

— Пусть выйдут эти кикиморы! — сказал я, доставая бутылку водки. — При них я не смогу. При женщинах, я хочу сказать. Ну! Что встали?

Остались только мы с ним, спящие мужики и присмиревший Толя Ощепков, вожделенно смотрящий, как я откупориваю.

— Ну да, операцию тебе пока не делали, — сказал я, наливая ему тоже. — Поэтому сбегаешь, если не хватит.

Мужики проснулись от бульканья жидкости, которую я разливал по стаканам. И вытаращились на меня. Но вопросов не задавали. Выпили, крякнули, просяще посмотрели в глаза. Нормальные мужики. Не то что эти грымзы. Хотя тоже чем-то заведуют.

— Давай, беги, — сказал я Толе, сунув ему деньги. — Прямо в ЭПД. Там внизу — в любое время суток. Что бы мы делали, если б не Андрей Андреевич?..

— Здоровья ему, — кивнули мужики и допили остатки.

Нет, совсем неплохие. И из Бодрова может получиться толк. Я бы взял его к себе в хор. Куда-нибудь в последний ряд, где можно рот разевать, не произнося ни звука. А чего — представительный, смотрит по-собачьи, следит за руками, когда разливаю. Сначала, правда, стакан ладошкой прикрывает, но не очень чтобы совсем. И говорит: хорошо, хотя еще не налили.

— Думаешь, из-за нашего половинчатого решения случилось землетрясение? — спросил он, уже растягивая слова.