Юрий Черняков - Чудо в перьях

И внезапно с силой, сжав челюсти, ударил ногой Васю Нечипорука. Тот вскрикнул, ткнулся носом в землю. Бодров прикрыл глаза, прошел дальше. Между тем на поляну уже поднимались милиционеры во главе с полковником Анатольевым.

— Всем сдать оружие! — крикнул он в мегафон. — Даю десять секунд! Оружие сложить вот здесь, у моих ног. Неподчинившиеся будут арестованы!

Мужики посмотрели на меня.

— К чему такая категоричность, полковник! — сказал я. — Оружие мы сдадим, но не забывайте, у кого мы его отняли, выполняя свой долг и ваши функции.

— Они освободили детей! — крикнул Бодров. — Пока вы там выжидали. И я требую объяснений!

— Неподчинившиеся через пять секунд будут привлечены за незаконное хранение огнестрельного и холодного оружия, — продолжал выкрикивать полковник Анатольев, не обращая внимания.

Все смотрели на меня, поэтому следовало подчиниться. Я поставил автомат на предохранитель, положил его к ногам милиционеров.

И демонстративно заложил руки за спину.

— Что они делают! — изумился отец Никодим, глядя, как милиционеры грубо подталкивают прикладами наших мужиков, разоружая их, хотя те, пусть неохотно, делали это сами. Особенно доставалось тем, кто слишком усердно изображал драку с милицейскими постами там, внизу.

Даже мятежники приободрились, глядя, как обращаются с ними — подчеркнуто вежливо, не применяя силы.

— Построиться всем в одну колонну! — гремел над горами голос Анатольева. — Всем без исключения! Маршрут следования — до Управления внутренних дел! Никому не выходить из строя, если не хотите для себя неприятностей.

— Но здесь дети! — крикнул отец Никодим. — Здесь их родители! Они пришли их освободить от тех, кто их удерживал!

— Там разберемся! — непреклонно отвечал Анатольев. — Все получат свое.

— Не вам это говорить, отец Никодим, — прошамкала разбитым ртом директриса ипподрома. — Вы потеряли честь и стыд, нарушив свою клятву.

Милиционеры бережно помогали ей сесть на лошадь. Наши женщины смотрели с ужасом и страхом на происходящее.

— Что хоть произошло? — спросил я у ближайшего молоденького милиционера, безуспешно старавшегося придать своему лицу свирепое выражение. Хотя я начинал догадываться, но не может быть, чтобы он не проговорился. Его мысли и чувства были у меня как на ладони. Так и подмывало его что-то сказать…

— Кончилась ваша власть! — сказал злорадно. — Только что передали! Радимов ваш отправлен на пенсию. Со всех постов удален. Вот так вот! Доигрался.

— Наденьте ваш крест, отец Никодим, — сказал я. — Тут клятвопреступление почище вашего.

И тут же получил удар дубинкой по голове, от чего потерял сознание.

Очнулся, когда мы вошли уже в город. Меня поддерживали под руки, помогая идти, а я буквально обвис на чужих плечах.

Мы шли, вернее, нас вели посреди главной улицы, и толпы народа молча смотрели, стоя на тротуарах.

Когда мы стали переходить центральную площадь, случилось что-то непонятное: вдруг на глазах у всех раздался оглушительный грохот и обрушилось здание мэрии. В воздух поднялись тучи пыли, взлетели, тревожно каркая, с ближайших деревьев вороны и галки.

Не чувствовалось никакого толчка, не слышалось, как в прошлый раз, подземного гула.

Для меня это было знаком — хозяин низвергнут, как и предполагалось. В прошлый раз, когда половины здания соединились, его власть упрочилась, а ныне вовсе рухнула.

Я переглянулся с ближайшими ко мне мужиками. Посмотрел на потрясенного всем увиденным Бодрова, которого тут же не преминули подтолкнуть сзади прикладом автомата.

Отец Никодим видел все это. И надел без просьб и напоминаний свой крест, готовый нести его до конца своей жизни. И размашисто перекрестился.

Нас держали на узкой улочке перед зданием УВД до самого вечера, не зная, что с нами делать. Похоже, они ждали инструкций, и слышно было, как Анатольев кричит по телефону, пытаясь дозвониться.

С наступлением темноты стало ясно, что удерживать огромную толпу, окруженную редкой цепью милиции, уже не имело смысла. Толпа саморазогревалась, бродила и глухо роптала, готовая опрокинуть стражей порядка, в резерве которых был лишь один взвод конной милиции, только что освобожденный и снова посаженный — теперь на жеребцов.

Анатольев надрывался по междугородному, но, по-видимому, в столице было не до него, ибо не знали еще реакции Запада и Востока, влюбленных в Главного реформатора.

— Тише! — крикнул я, услышав через открытое окно, как интеллигентный Анатольев швырнул в сердцах трубку и крикнул, чтобы его больше ни с кем не соединяли. Он подошел к окну. Встретился со мной взглядом. Я не увидел в нем недавней уверенности. Что-то не так… И подумал, что вот так же ситуацию сейчас зондируют по всей стране, не зная, как вести себя дальше, пока не определятся новые властители…