Юрий Черняков - Чудо в перьях

— Хватит! — заорал я, чувствуя, как подступает, усиливается боль в виске. — Или я телевизор выброшу к чертовой матери!

Сережка, до этого смотревший на меня с приоткрытым ротиком, заплакал. Бабушка подхватила его и унесла.

— Могу я хоть у себя дома… — сказал я. — Могу?.. — Губы мои задрожали. Такого со мной еще не было. Только этого не хватало.

— Успокойся! — сказала Мария, обняв меня за шею. — Ты дома. Никто тебя не обидит. Никто не прогонит.

Я пристально посмотрел ей в глаза. Что она знает? Или хозяин уже звонил?

— Звонил, — кивнула она. — Очень расстроенный. Нехорошо, говорит, получилось. Но он не виноват, его подвели референты и помощники.

— Неправильно доложили, — сказал я. — Поэтому он сделал вид, что меня впервые видит.

— Вот что с людьми власть делает! — крякнул отец понимающе. — Но ты, сын, не надо. Ты не того… Плюнь через правое плечо. Они все, как доберутся до кресла… Вот у нас Борька Цыган на одних нарах подо мной спал. Как бугром заделался, так сразу на одноэтажные, у выхода, перешел. И не подступись!

— Слышали! — сказал я. — Могу я чай попить без ваших баек?

А внутри разливалось ровное, мягкое тепло — дома! Даже переругиваемся для большей острастки и укрепления родства.

И прижался, зажмурившись, к теплому боку жены. Пошли они все к черту.

— Да, и Толя Ощепков операцию сделал! — сказала Мария, отстранившись. — Все ждут результата. А некоторые к профессору тому записываются.

— С тем же условием? — спросил я.

— Конечно! Девок для ЭПД не хватает, уже все школы и техникумы повымели. За парней взялись…

— Больно много у вас новостей, — сказал я. — Нельзя на день одних оставить.

— Так что с Бодровым будем делать? — спросила она.

— Ничего, — сказал я. — Плохо тебе? Тепло, светло, Елена Борисовна по телевизору докладывает: где я и что с кем делаю.

— Жалко его! — сказала она, чуть не мяукнув. — Все наши бабы его жалеют. И мужики сговариваются, чтобы идти туда и отбить.

— Да зачем он вам! — воскликнул я. — Ведь на шее сидел, одни вопросы задавал, зачем вам этот зануда? Ведь надоел, как не знаю кто!

— Привыкли, — вздохнула она. — К нам сюда приходили, спрашивали: скоро ли вернешься. Чтобы посоветоваться. Без тебя решили ничего не делать.

— И со мной не надо! — сказал я. — Хотя нет. Совсем забыл. Он нам нужен для проведения третьего и последнего эксперимента со зданием мэрии.

— Опять! — ахнула она. — Так оно не выдержит!

— Кого это волнует… — сказал я, откидываясь к спинке кресла. — Рома Цаплин, едва не ставший покойным…

— Знаю, — кивнула она. — Андрей Андреевич говорил.

— Так вот, чтоб ты знала, он обвинил меня и хозяина в разрушении и восстановлении мэрии — в преднамеренном, понимаешь? И потому принято решение.

— Так что ж твой Андрей Андреевич! — покачал головой отец. — Приструнить его не может? Другой бы к ногтю. И никто бы не вспомнил. По прежним временам. Вот, помню…

— Лучше бы ты забыл, — сказала мать, вернувшись. — Помнит он. С Сережей вчера гулять пошел, а переодеть колготочки памяти нет. А это помнит.

— Да хватит вам! — сказал я. — Ну что вы, спокойно поговорить не можете?

— Это они так радуются, что ты благополучно вернулся, — сказала Мария. — Пора бы понять. И что ты здоров. А то у отца сердце прихватило из-за Елены Борисовны твоей. Раскудахталась… Ах, Пашеньке плохо стало!

— Давай сменим тему, — сказал я. — Это уже не вашего ума дело — вернуть Бодрова или оставить.

— Как же не нашего? — спросила мать. — Вон Маша сама туда захотела. А его силой. Можно так? По-человечески это?

— Не дадите в себя прийти. Ну просто сил нет! — всплеснул я руками. — Можно о чем-то другом?

Все замолчали, напряженно припоминая факты для продолжения семейного разговора. Я физически чувствовал тяжелое шевеление мыслей отца, честно старающегося найти другую тему.

— Как разрешили эту политику, только о ней и разговоров! — сокрушенно признался он. — Нас будто детишек к вину подпустили!

— Вот и помолчи, — сказала мать. — Интересна больно твоя политика. А ты бы, сынок, прилег с дороги. Пойдем, постелю. Разговоры одни…

Мы поднялись с ней наверх. Меня действительно клонило ко сну. Я лег лицом в прохладные простыни, испытывая высшее блаженство, доступное для меня в эту минуту, и сразу заснул, раскинувшись, будто пытаясь обхватить все, что мне в этой жизни принадлежало.

Спал я долго, без снов. Проснулся, лишь почувствовав чей-то взгляд. Я вскочил, еще не понимая, где нахожусь. Передо мной стояли Мария и Лена Цаплина.