Лев Пучков - Профессия – киллер

Налетев на него, я развернул этого господина фронтом к себе, ткнул коленом в промежность и крепко треснул в табло, не очень громко добавив при этом:

— Ну чо ты смотришь, ублюдок черножопый, а?!

Затем бросил его обмякшее тело и заспешил далее.

Полгода назад меня тут же на месте пошинковали бы, как морковку для заправки. Но уже шла война в Чечне, и все наши черноволосые-носатые ходили поджав хвост. Потому что с войны возвращались злые пацаны, которые там кого-то потеряли, и устраивали иногда на базарах незапланированные показательные выступления с привлечением всех попавшихся под руку торгашей-кавказцев отнюдь не в качестве публики.

Соплеменники обиженного повели себя очень дисциплинированно: перестали глазеть, улыбаться и тут же сделали вид, что чем-то заняты.

Я догнал Милку уже за воротами рынка и вырвал у нее авоську из рук. Она даже вскрикнула от неожиданности. А потом увидела меня и внезапно покраснела, как пожарный щит.

Затем мы шли и разговаривали черт знает о чем, плохо помню. Примерно так:

— Ты что, с ума сошла — такие тяжести таскать?!

— Картошка кончилась…

— Помогу.

— Спасибо.

— Ну что, работаешь?

— Да, работаю.

— А где?

— В Семиковке, бухгалтером.

— Да я знаю, что бухгалтером.

— Откуда?

— Шеф сказал. А далеко ведь?

— Да, далеко. На электричке езжу.

— Обратно не хочешь?

— …

И так далее.

Я был здорово взволнован и не заметил, что Милка тоже здорово растерялась, мы не обратили внимания на остановку и прошлепали мимо, хотя идти было довольно далеко и только полный идиот или безнадежно влюбленный мог тащить тяжелую авоську несколько кварталов, когда можно было спокойно доехать на троллейбусе за пять минут.

Стоял очень теплый майский денек, я пер авоську, периодически стирая пот со лба, и мне было на все на свете наплевать.

В голове порхали обрывки когда-то читанных статей: генетическая предрасположенность, мгновенное обострение чувства полной совместимости, личностная зависимость и так далее…

Она шла рядом, иногда касалась меня своим плечом, и я чувствовал, что она — моя женщина, единственная в мире, моя половинка, которую я наконец-то нашел. Абсолютно вылетели из головы мысли о ее прошлом и о проблемах, которые могут в последующем из-за него возникнуть. Хотелось заслонить ее от всех, закрыть своим телом. Только одно осталось — моя, моя женщина.

Меня почему-то совсем не интересовало, как она относится ко мне, что чувствует, ответит ли взаимностью.

Мы добрели наконец до ее квартиры. Я бросил авоську на пол в прихожей. Затем, помнится, разделся до пояса, и она поливала мне спину в ванной, сетуя на то, что кран протекает…

А потом я схватил ее в охапку и сделал то же самое, что когда-то на ковре в приемной. Только в этот раз мы благополучно добрались до кровати и она не сопротивлялась, а наоборот — счастливо улыбалась и шептала мне на ухо, что я совсем дикий и можно не торопиться — времени навалом…

Почти сразу же мы произвели дубль, затем немного передохнули и занимались этим до наступления сумерек. Никогда не предполагал, что обладаю такой потенциальной энергией. А может быть, это она зажгла вечный огонь в моей груди и ниже.

В перерывах я рассказывал, разместив лицо в ложбинке между ее грудей, про свои мучения и переживания, про то, как ходил к ее дому и швырял розы на ступеньки. А она мне шептала в ответ, что я, дескать, дурачок, надо было сразу зайти. Ведь она ждала меня все это время — с момента происшествия на ковре в приемной. Каждый вечер сидела одна, всматриваясь в темноту за окном: вдруг придет он, то есть я — прекрасный принц. И так далее. Я верил во все это, не мог не верить…

Так вот мы барахтались в постели до наступления сумерек. Затем туман немного рассеялся, все успокоилось, и тогда я сморозил глупость.

— Слушай, а сколько у тебя было мужиков до меня? — спросил я, нежно поглаживая ее живот.

Она вдруг замерла, резко отстранилась и, высвободившись из моих объятий, надела халат и отошла к окну. И стояла там некоторое время молча, уставившись на потемневшие кроны деревьев во дворе, — хрупкая, беззащитная фигурка с опущенными плечами.

У меня аж слезы на глаза навернулись — так стало ее жалко. Господи, ну и дурак же ты, Бакланов!

Я подошел и прижал ее к себе. Хотел спрятать на своей груди от всего мира и что-то шептал типа: солнышко мое, сердечко мое, сладкая моя, — знаете, наверное, что шепчут тупоголовые мужики в таких случаях.