Брюс Федоров - Колумбия – любовь моя

«Должно быть, это я, тот, кто прячется за этой призрачной вуалью из водяных капель. Такой же мутный и непонятный, как и моя нынешняя жизнь добытчика изумрудов и международного контрабандиста, – заключил он. – А что будет, если я сотру эту влажную испарину с идеально ровной поверхности зеркала? Может быть, тогда, я увижу в нем отражение другого человека, бывшего всего-то полтора года назад успешным бизнесменом в далекой, упрятанной за снежными горами и бескрайними лесами России».

В те стремительные нулевые годы двадцать первого столетия Антон быстро выучил нехитрую науку, как управлять доверием ближнего и сколачивать на этом миллионы. Но и тогда он был еще другим, совсем другим под своей третьей личиной, того совсем еще молодого парня, знавшего, что такое воинское братство. Это были времена, когда на нем ладно сидел зеленый камуфляж фронтового разведчика, а за плечами была пристроена снайперская винтовка Драгунова. Тогда он, Антон Бекетов, еще верил в идеалы и в крепость данного слова и старался не задумываться на тем, кем и почему была развязана эта братоубийственная война на южных рубежах его Родины.

Антон неспешно пересек одну комнату, другую, сбросил по дороге на подвернувшийся деревянный стул ставшее никчемным полотенце и через широко раскрытый проем в стеклянной стене вышел на большую тенистую террасу, прикрытую сверху огромным непроницаемым для палящих солнечных лучей навесом.

Так во сколько же оболочек упакован каждый из нас, людей, всегда беспокойных, чем-то недовольных и постоянно требующих от жизни все новых наслаждений, а заодно и власти над этим миром, и, прежде всего, над себе подобными? Внутренний вопрос остался без ответа. Антон подошел к краю террасы и в нерешительности остановился, не решаясь поставить ногу на первую ступень лестницы, выводящей на раскаленную ленту желтого песчаного пляжа. Вместо этого он предпочел остаться в защитительной тени веранды и прислонился к одной из ее опорных круглых колонн.

Так будет хорошо – просто стоять безо всяких движений, лишь подставляя под ласковые прикосновения легкого морского бриза свое обнаженное тело, утомленное зыбким ночным сном.

Что может быть лучше, красивее, чем раскинувшийся перед тобой бескрайний синий океан и прокаленный полуденным пеклом песок, и разбросанные по дюнам островки вечно зеленных пальм, с обвисшими ожерельями из перезревших желтых кокосовых орехов? Разве можно уродовать эту совершенную картину, созданную самой матерью-природой, техническими причудами современного человека, изобретенными им для удовлетворения своего ленивого безразличия? Разве пробирающаяся по чешуйчатому стволу пальмового дерева шипастая игуана не более прекрасна, чем современная общество людей, обросшее бетонными конструкциями и чадящими в голубое небо трубами?

Природа не приемлет острых углов и примитивных геометрических построений, придуманных человечеством себе на потеху. Ну, а если будущие более продвинутые цивилизации однажды задумались бы над тем, какого памятника достоин современный человек со всеми его «достижениями», то, несомненно, им бы стала высоченная куча из миллионов тонн гниющих пищевых отбросов, щедро удобренная рваными пластиковыми пакетами, железными бочками и останками сломанных механизмов, до вершины залитая наподобие ромовой бабы густой глазурью из нефти и мазута.

«Ну ладно. Хватит об этом. Я здесь не для того, чтобы выносить приговор самому себе, коль я один из представителей этого ненасытного племени». Бросив еще раз взгляд на округлую подкову лазурной лагуны, на которой у причала неподвижно замерла его моторная яхта, Антон оторвался от колонны и вернулся в комнату отдыха, где первым делом направился к скрытому за панелями из красного дерева огромному рефрижератору с двумя дверцами. Распахнув его, он с удовольствием принялся обозревать стройные ряды покрытых тонкой вязью изморози пивных бутылок: «Ну что ж, скучно не будет», – и, выхватив две из них, понес их по направлению к низкому столу из толстенного голубоватого стекла.

Антон любил это место – небольшой островок в ста милях от тихоокеанского побережья колумбийского департамента Чоко, обращенного своим остроконечным мысом в сторону Панамы, – крохотная изумрудная жемчужина среди ультрамаринового океанского простора, обрамленная отрогами подводных коралловых рифов с голубым пятнышком уютной лагуны.

На острове проживало десятка два семей черных, как обгоревшие головешки, аборигенов, основным занятием которых была морская рыбалка, да бродили ничейные, то есть, по негласному закону, общие, худосочные свиньи с вытянутыми рылами и хлопотливые курицы, вечно занятые расклевыванием раковин морских моллюсков. Выуженные из морских глубин элегантные красавцы: дорадо, окунь или голубоватый тунец составляли основу питания местного населения, излишки которого они периодически вывозили на продажу на стихийные товарные рынки, разбросанные вдоль береговой линии южноамериканского континента. Сдав оптовым торговцам свою рыбу и выручив за нее несколько тысяч песо замызганными мятыми банкнотами, они испытывали неподдельную гордость. Сердца наполнялись гордостью, а на загорелых лицах появлялось выражение крайнего довольства.