Валерия Анненкова - Эра Безумия. Песнь о разбитом солнце

Девушка взвизгнула, как только вторая рука, которой мужчина до этого терпеливо расстегивал пуговицы на пальто, спустилась вниз вдоль спины и забралась под подол выцветшего желтого платья. Она что-то лепетала, как испуганная девочка, молила его прекратить. А слышал ли он ее? Нет. Лишь рвущийся из груди призыв похоти диктовал ему, что делать.

Время ныне летело слишком медленно, тянулось, ползло, подобно улитке.

Уже две руки копошились под ее юбками. Рвущие движения. Треск тонкой ткани, зажатой в кулаках. Новый крик. Она пыталась оттолкнуть его. Тщетно. Слабые женские ладошки, будучи обращенными в костлявые кулачки, оставались последним шансом. Как известно, многие надежды оказываются иллюзиями, питающими самоуверенность.

Юная дикарка металась в тот момент по кровати, надеясь вырваться из крепких мужских объятий? Возможно. Любая женщина, загнанная в угол, превращается в дикарку. Особенно, когда последняя вещь, скрывающая нетронутое доселе тело, летит куда-то в сторону, в дальний темный угол, где задыхается в грязной серой паутине бабочка, белая, словно первая зимняя снежинка. Она запуталась. Крылья больше никогда не поднимут ее. Вскоре появится черный паук.

Шорох дорогой ткани. На стул повешено темное пальто. Сползли вниз к коленям черные брюки с лампасами.

Изящная ладонь по-хозяйски легла на мягкую грудь. Прервана очередная попытка вырваться, поцарапать щеку. Мужские руки сжали тонкие запястья. Бесполезная попытка свести ножки в ответ осквернена глухой усмешкой. Бледные пальцы надавили на голубоватые вены. Сильнее. Еще сильнее. Должны будут остаться лиловые следы.

Вновь мольбы. Слезы, застилавшие взор, слетали со светлых ресниц. Палец, приложенный к потрескавшимся губам. Бархатное шипение. На какое-то зыбкое мгновение тишина ворвалась в комнату.

Запах спелых слив скатывался с пепельных волос девушки, падал на простыню, чтобы навеки застыть на бежевой ткани.

Крик. Голос уподобился шуршанию смятой бумаги.

Стон. Первый в ее жизни. Болезненный. Пустой. Премерзкий скрип кровати бился о стены, вылетал в окно, за которым сгущалась ночная мгла. Ее черные отблески плясали на сверкающем кинжале, что скользил по тонкой голубой вене, обтянутой бледной кожей. Бессмысленно молиться. Бессмысленно просить пощады. В стеклянных глазах не было жалости.

Кровь коснулась лезвия, тонкой струйкой скатилась по шее и расплылась по подушке. Рассеялся стон. Навеки. Хрип. Тишина. Кошмарный сон? Нет?..

Тот день нельзя было назвать особенным. Двадцать шестого января одна тысяча восемьсот девяносто второго года в Санкт-Петербурге, как и всегда в конце сего замечательного месяца, шел снег, такой белый, словно отражение детского сна. Одна за другой маленькие снежинки кружились в легком вальсе и падали на землю, превращаясь в большие светлые комья, излучающие какое-то особенное, магическое сияние.

Среди всех домов, чьи крыши были завалены даром колдуньи-зимы – снегом, можно отметить один – тот, в котором, не смотря на мрачность вполне-таки обыденного утра, не угасала некая искра семейного счастья и теплого уюта. Тот дом принадлежал одному из самых известных на тот момент чиновников в Санкт-Петербурге, статскому советнику Александру Леонидовичу Лагардову.

Об этом мужчине, стоит признаться, ходило множество слухов и выдуманных народом легенд, в правдивость которых не всякий поверит. И правильно сделает. Ведь среди всех мифов можно было встретить и сказки, в которых утверждалось, что Александр Леонидович являлся колдуном и частенько практиковал чёрную магию, благодаря чему и достиг высокого положения в обществе и не самой низкой должности.

Действительно, сложно поверить, что мужчина, хоть и из дворянского рода, сумел достигнуть таких высот к тридцати девяти годам. Но всему, разумеется, можно найти вполне логичное объяснение. И успехи Лагардова в стремительном продвижении по карьерной лестнице не были исключением. Он просто любил свою работу и свято верил в процветание своей страны. В любые времена истинные любовь и уважение к своей Родине были, есть и будут самыми редкими чертами человека, отличающими его от всех лицемеров. Наверное, эти качества, сливающиеся в искренний патриотизм, были второй причиной его счастливой жизни.

Первой же причиной, конечно, являлась семья Александра Леонидовича, состоящая из заботливой жены и не по годам смышленого сына. Безусловно, статский советник любил их, как и любой порядочный человек.