Лариса Бутырина - Априори Life

Бросить все, не жить с нелюбимым ею человеком и оказаться на улице. Так уж изначально случилось в ее ситуации, что, кроме как профессиональной содержанкой, она никем не являлась. Привезли тепличный цветок в каменный город и закрыли в парнике, а о том, как за его пределами бывает холодно, сообщить не удосужились. А смысл… Пусть уж остается наивной маленькой мышкой – проще манипулировать.

Или, наоборот, держаться и мучиться, целыми днями развлекать себя телевизором, вечерами реветь в ванной, пытаясь накраситься, и временами давать себя насиловать олигархам в надежде, что в ней наконец-то рассмотрят талант не только качественного минета.

Она ведь и уцепилась за нас в тот вечер, потому что тянуло еще к чему-то живому. Где есть о чем поспорить, есть что обсудить, есть на кого стараться произвести впечатление и на кого равняться. Где царит гул, движение, суета. И пусть улыбки тоже встречаются фальшивые, но это все же интереснее, чем качать губы и обсуждать чужие ноги, пока «арендатор жизни» шпилит шлюх в сауне. Она и вступительный взнос-то сняла с пластиковой карточки, оправдавшись, что на новые туфли – кто там будет разбирать, новые они или не новые, когда их количество переваливает за двадцатую пару.

Думаю, не сложно предположить, кем были ее пункты. Можно сказать, мы их вступали сами. Да и бог с ними – я свое получила, а Юрка подход найдет. У меня теперь другая появилась забота. И сидела она напротив меня…

Что я могу ей сказать? Что?! Когда причиной переезда в мегаполис послужило приглашение знакомого по интернету… Где ж голова-то, боже мой, девочки?!

Я сделала последний глоток остывшего кофе и резко встала со стула. Хватит. Я не могу, я не умею решать чужие проблемы. Мне жаль ее. Очень жаль. И я ненавижу это самое адское проявление внимания. Оно даже хуже безразличия, когда тебе элементарно насрать. А здесь я пытаюсь влезть в ее ссутулившуюся исхудалую шкурку и прожить ее момент жизни. За нее.

Я положила ладонь на ее оголившееся плечо из-за сползшего халата, и, помедлив с минуту, вышла из комнаты. Я налила ей водки в баре. Да, водки, и пофиг, что сейчас только десять утра. Время относительно, как известно.

– Пей, – сказала я, хлопнув рюмкой четко перед ней, чтоб хоть так встряхнуть с нее это убогое подвисшее состояние.

Она вздрогнула и перевела взгляд на прозрачную жидкость, но не сдвинулась с места.

– Пей! – нагнувшись к самому уху, процедила я.

Злость начинала доминировать, а сопливость раздражать еще больше. Жалость к себе – вещь, конечно, затягивающая, но меру тоже имеет. И не надо в таком случае обращаться к кому-то с наболевшим вопросом – незачем расходовать время и силы другого человека. Упиваться этим состоянием лучше в одиночку.

Она неуверенно обхватила рюмку двумя пальцами, оттопырив при этом мизинец (аристократка, блин), и медленно поднесла к губам.

– Пей и одевайся. Через пять минут я жду тебя на улице.

Она вышла через 15 минут, кутаясь в куртку, как будто было холодно, и не поднимала так и не накрашенных глаз. Я взяла ее под локоть и повела к дороге. Таксовать долго не пришлось. Я затолкала ее на протертое заднее сидение гнилой «девятки», сама села вперед. Наблюдать всю дорогу потупленный взгляд в никуда не придавало особой радости.

Я везла ее в лес. Нет, не подумайте, убивать и расчленять я ее не собиралась, да и пакетов мусорных не прихватила. Хотя вломить хотелось, просто нужно было уйти от каменных коробок и густой серости к чему-то более или менее натуральному.

Ивсеев забрал нас ближе к вечеру. Замерзших, голодных и, как всегда, полоумных. После того как я обработала ее мокрым снегом – там его было еще с лихвой, – Маринка начала смеяться, после того как получила снежком в голову – даже соображать. Когда мы садились в машину Стаса, я не чувствовала своих конечностей – пальцы рук и ног были наглухо отморожены, из носа постоянно текло, а замерзшие губы очень смешно, но еще шевелились. Он раздал нам по кофе, заботливо купленному по дороге в ближайшем «Макдоналдсе», – как он все-таки умеет – грамотно и в нужный момент.

Уснувшую по дороге Маринку мы выгрузили у гостиницы – она сняла там номер, чтоб не возвращаться домой. Трубку она так и не включала – боялась, что б она там ни говорила. Продолжала скрываться, понимая, что чем больше это затягивает, тем быстрее ее найдут. Хотя, по моим прогнозам, там вряд ли кто-то затруднялся поисками, все решалось гораздо проще – птичка сама постучится в окно, когда средства на карте иссякнут. Ей еще услужливо подыгрывали, не заблокировав ее в первый же день. Агония длится недолго, как известно…