Сен Сейно Весто - Щепоть зеркального блеска на стакан ночи. Дилогия. Книга первая

Расшнуровав, он выгреб из контейнера плотно упакованный новенький рюкзак из прочного легкого авизента, из рюкзака достал цветастый мягкий мешок с туго спелёнатым спальником, чтобы было на чем сидеть, это было главное. Чехол спального мешка выглядел до предела поношенным, сам застиранный спальник смотрелся не лучше, его самодельные стеганные авизентовые недра были аккуратно и со знанием дела выложены густой теплой собачьей шерстью, чесаной с кавказской овчарки не один сезон, прострочены и перехвачены в местах стыков шелковой нитью: он неоднократно уже проходил испытания в неблагоприятных условиях горного климата, давал при случае возможность спать под открытым небом, не сырел, не сбивался, легко перестраивался при большой необходимости системой лямок и зажимов в еще один вместительный рюкзак и вообще служил предметом гордости. Подтащив ближе к рюкзаку валявшуюся неподалеку сухую разлапистую ветвь и расположившись, Гонгора достал с бедра нож, извлек на свет чуть подкопченный на дне алюминиевый котелок, кружку с деревянной ложкой, банку рисовой каши без мяса, банку отличной голландской тушенки, сгущенку, бумажный пакет сухариков, полиэтиленовый пакет шоколадных конфет, распечатав, положил одну в рот, ухватил удобнее в руке нож и, не теряя времени, принялся за работу.

Все же это особый случай в практике нашей стаи, подумал он. Все-таки я вырвался.

Не покидало смутное, не очень внятное неприятное ощущение.

На картине любимого живописца по-прежнему имели место и пиршество красок, и законченность общей композиции, не до конца осознанное еще неудовольствие вызывал лишь небольшой дискомфорт. Некий элемент несуразности. Несуразность вкралась на цыпочках, как напоминание, как взгляд другого мира, совсем неслышно, тихо, возможно, она была здесь всегда. Словно что-то легкой соринкой начинало беспокоить глаз, и всё как будто оставалось прежним, всё сохраняло статику полубессознательной поступи, но чего-то вроде бы уже не хватало. Словно злая усмешка жестокого художника оставила натюрморт без имени и без тени сиротливо жаться к свету там, где тень, конечно, необходима; вот уже здесь тень смотрела в совсем ненужную ей сторону, и то, что трепетно воспринималось как полный мягкого изящества наклон беззащитной девичьей шейки на неувядающем фоне вечера, в действительности оказывалось крупным профилем безгубого рта восьмидесятилетней старухи. Сознание еще задумчиво топталось на краю покоя, но спина давно уже тихо ныла, словно чувствуя забытую не запертую дверь.

Гонгора поплевал на кончики пальцев, вернул свой острый блистающий светом кукри на бедро, бросил взгляд вверх, желая по верхушкам деревьев определить изменение ветра, снял, осторожно подцепив на сучок, закипевший котелок и прислушался. Птицы молчали.

Ветра не было вовсе.

Полускрытый во влажной тени высокой травы, за пустой каменистой отмелью под прикрытием леса уже неопределенное время неслышно присутствовал – пушистый серебристый хвост в землю – сильный лохматый зверь, седой кербер, могучий и угрюмый, с потемнелой пепельной шкурой, развитой грудью, плотно сомкнутыми губами, сосредоточенной угольно-черной мордой и налипшими к пушистой хищной щеке опилками. Холодно уставившись сквозь листву мертвенно горящими зелеными зрачками, он наблюдал берег и на нем еле дышащий костер. Широко расставленные мощные с тяжелой поступью лапы, заросшие до локтя курчавой жесткой шерстью, прошедшие испытания не на одной горной тропе, выдавали спокойное ожидание и, по всему, всегда были готовы к эффективной атаке. Зверь чем-то напоминал полутемный профиль танка на отдыхе. Наверное, скучающим спокойствием и знанием того, что если задача имеет решение, то тогда беспокоиться не о чем.

Он не отреагировал никак, наблюдая за сидевшей у огня полуголой фигурой, когда, вынырнув из зарослей папоротника, на голых камнях озерного берега показались две другие в подпоясанных походных комбинезонах грязно-болотного цвета.

Один, тот, что пониже и постарше, сухощавый, весьма, чувствовалось, выносливый еще и подвижный мужчина, привычный к законам леса и любым его поворотам, обладатель обветренного лица, чуть скуластых заросших редкой щетиной коричневых щек и повадок вынужденно тренированного человека, вышагивал, держась самой воды, звучно гремя прибрежной галькой, не поднимая лица; он собирал морщинки в уголках глумливых глаз и особенно не спешил.