Дато Турашвили - Побег из СССР

А в Грузии народ воспринял решение правительства как неоправданную жестокость – и о жестокости Шеварднадзе стали слагать легенды. Тогда это была единственная возможность отомстить ему: повсюду рассказывали историю о том, как Шеварднадзе вызвал к себе в кабинет отца братьев Кахабера и Пааты Ивериели для беседы о сыновьях, осужденных на казнь. Никто не знал, насколько достоверным было то, о чем рассказывали в народе, но, как правило, такие «народные истории» точно выражают его настрой.

Отца Пааты и Кахабера, известного грузинского врача и ученого, которого Шеварднадзе знал лично, естественно, на второй же день после ареста сыновей освободили от занимаемой должности, а через три недели после окончания суда вызвали к Первому секретарю.

Важа, конечно, догадался, о чем, вернее, о ком, он будет беседовать с Шеварднадзе, и специально пошел в джинсах в ЦК Грузии, туда, где решалась судьба его сыновей.

Собственных джинсов у него не было, но в комнате сыновей Важа нашел джинсы одного из них. Хотя это и было нелегко – ведь комнату уже столько раз обыскивали и переворачивали, что под конец в ней уже перестали наводить порядок: не было никакого смысла, опять пришли бы и снова все перерыли. Поэтому Важе долго пришлось искать джинсовые брюки, еще хранившие запах его сыновей. Надев их перед зеркалом, он отправился в ЦК.

В ЦК, когда ему выписывали пропуск, сотрудники, независимо от ранга, удивленно оглядывали человека, который шел на встречу с Шеварднадзе – это был первый случай, когда вызванный в ЦК человек явился в джинсах.

Сидевший наклонив голову Шеварднадзе даже не услышал обращенного к нему приветствия – вначале он увидел брюки и когда, все еще не поднимая головы, предложил гостю сесть, внимательно вгляделся в его джинсы. Сердито вглядывался и, наверное, думал, что это был отцовский протест против уже вынесенного сыновьям смертного приговора. Поэтому и беседу он начал так, как начал.

– Наверное, догадываешься, почему вызвал.

– Не знаю. Знаю только, что разговор, скорее всего, пойдет о моих сыновьях.

– Значит, знаешь.

– Слушаю.

– Это я тебя слушаю.

– Мне нечего вам сказать.

– Но, наверное, есть о чем попросить.

– Что вы имеете в виду?

– Конечно, твоих сыновей.

– О моих сыновьях ничего просить не могу.

– Почему, в наше милосердие не веришь?

– Не имею права просить оставить жизнь только своим сыновьям, другие виновны не больше них.

– Значит, просишь о том, чтобы всем изменили приговор?

– Если вызвали для этого, то об этом и прошу. Одних только моих сыновей не могу просить спасти – тогда я буду не прав перед теми родителями, кто лично не знаком с вами и не может попасть сюда, чтобы спасти своих детей…

– Но у других другая ситуация.

– Сейчас все мы в одинаковой ситуации.

– Такой приговор сразу двум сыновьям еще не выносили. Другие потеряют по одному ребенку, а ты обоих, если их не помилуют…

– Кто должен помиловать?

– Москва.

– Шанс есть?

– Мы делаем все, что от нас зависит. Но очень часто решения принимаются так, что нас не спрашивают, если бы решал я, то, ты же знаешь…

– Знаю, – сказал Важа, несмотря на то что в действительности не знал, что сделал бы этот человек, если бы замена приговора зависела от него, и на какое-то время оба замолчали. Важа не сказал Шеварднадзе правду потому, что пока еще была надежда спасти сыновей.

Молчание снова нарушил Шеварднадзе:

– На смягчение приговора всем шанс невелик, но я все-таки смогу спасти одного из твоих сыновей. Мы столько лет знакомы, и ты до сих пор ни разу ни о чем меня не просил.

– Я и этого не просил.

– Поэтому-то я и хочу спасти хотя бы одного из братьев, я уже говорил с Москвой об этом…

– Как?

– Тому, кто больше заслуживает смягчения приговора, наверное, и заменят…

Важа встал на ноги и собрался что-то сказать, но неожиданно у него пересохло в горле, и он не смог вымолвить ни слова. Шеварднадзе решил, что тот хотел поблагодарить Секретаря ЦК и показал рукой, мол, не стоит благодарности. Важа снова попытался что-то сказать, но безрезультатно, и медленно двинулся в сторону двери. Когда он открыл дверь, Секретарь ЦК встал, приблизился к нему и почти шепотом, по-дружески спросил:

– Ты кого бы предпочел?

Важа почувствовал, что, если Шеварднадзе сейчас скажет ему что-нибудь еще, он может скончаться на месте, и он намеренно громко захлопнул дверь. Хлопнул дверью и ушел.

Понятно, зачем это придумали, но автор рассказа остался неизвестен.