Ю Несбё - Охотники за головами

Моя свободная, болтающаяся рука потянулась к саквояжу. Немеющие пальцы разжали на его ручке пальцы Сюндеда и открыли его. Бензин стекал по мне и капал внутрь саквояжа, но я все рылся там, вытащил рубашку, пару носков, трусы и несессер. Я открыл несессер все той же свободной рукой и вышвырнул его содержимое на потолок машины. Зубная паста, электробритва, пластырь, шампунь, прозрачный пластиковый пакет, который, видимо, понадобился Сюндеду на контроле в аэропорту, вазелин… вот! Ножницы, острая маленькая штучка с чуть загнутыми концами, которую кое-кто по той или иной причине предпочитает современным щипчикам для стрижки ногтей.

Я пошарил рукой по животу и груди одного из близнецов в поисках молнии или пуговиц. Но я уже утрачивал сознание, пальцы не желали ни подчиняться командам, идущим от мозга, ни отправлять информацию ему обратно. Так что я схватил ножницы и провел острым концом по пузу… хм, будем считать, что это был Эндриде. Нейлоновая ткань с облегченным треском разошлась в стороны, выпустив наружу живот, втиснутый в голубую полицейскую рубашку. Я одним движением распорол рубашку, и сало, покрытое волосатой синюшной кожей, вылезло наружу. Тут я испугался. Но мысль о возможной награде – возможности жить, дышать – потеснила все остальные, и, размахнувшись ножницами изо всех сил, я всадил их в его живот над самым пупком. Вытащил их. Ничего не произошло.

Странно. В животе была дырка, но из нее ничего не выходило, ничего такого, что, как я надеялся, уменьшило бы давление на меня. Пузырь оставался таким же надутым.

Я вонзил ножницы снова. Еще одна дырка. Еще один безводный колодец.

Я тыкал ножницами, как бешеный. Чпок, чпок. Никакого результата.

Да из чего же они сделаны, эти чертовы близнецы? Что там – один сплошной жир? И меня удушит эта гора сала?

Еще одна машина проехала по шоссе.

Я попытался закричать, но воздуха мне не хватило.

Из последних сил я вонзил ножницы в это брюхо, но на сей раз не вытащил, просто уже не смог. Спустя мгновение я попытался ими двигать. Развел большой и указательный пальцы и соединил снова. Разрезал что-то внутри. Это оказалось поразительно легко. И тут что-то произошло. Струйка крови вытекла из дырки в нижней части живота, скрылась под одеждой, снова появилась на небритой шее, потекла по подбородку, через губы и исчезла в ноздре. Я продолжал резать. Теперь уже исступленно. Оказывается, человек на самом деле непрочное существо – оно легко вспарывается и расходится в стороны, как в телесюжетах про разделку китовой туши. И все это одними маленькими ножницами!

Я не останавливался, пока на животе не получился разрез от талии до ребер. Но масса из крови и внутренностей, вопреки моим ожиданиям, осталась на месте, а не вывалилась наружу. Рука вдруг онемела, я выронил ножницы, и вернулось знакомое ощущение сужающегося туннеля. На другом конце туннеля я видел потолок машины. Сероватый, в шахматный рисунок. Вокруг меня валялись разбросанные фигуры. Я сдался. Закрыл глаза. Чудесно это было – сдаться! Я почувствовал, как сила тяжести влечет меня вниз, к центру земли, вниз головой, как младенца из утробы, я должен пробиться, вырваться, смерть – это новое рождение. Теперь я даже ощущал схватки, ритмически сжимающую меня содрогающуюся плоть. Увидел белую королеву. Услышал звук – это плодные воды выплеснулись на пол.

И этот запах.

Боже, этот запах!

Я родился, и моя новая жизнь началась падением, ударом по голове и полным мраком.

Полный мрак.

Мрак.

Кислород?

Свет.

Я открыл глаза. Я лежал на спине и видел над собой заднее сиденье, где я только что сидел, зажатый между близнецами. Лежал я, следовательно, на потолке машины – на шахматной доске. И дышал. Воняло смертью, человеческими внутренностями. Я огляделся. Было похоже на бойню, на колбасный цех. Но примечательно, что вместо того, чтобы повести себя, как свойственно моей натуре – вытеснить, подавить, убежать, – мое сознание словно бы расширилось, чтобы вместить всю полноту впечатлений, полученных органами чувств. Я решил быть здесь и сейчас. Я жадно вдыхал запах. Я смотрел. Я слушал. Собирал фигуры с пола. Ставил их на место на доске, одну за другой. Последней поднял я поверженную белую королеву. Осмотрел ее. И поставил напротив черного короля.

Я сидел в искореженной машине, уставившись на электробритву. Белая королева повержена. Та, которой я поставил шах и мат моему отцу, моему прошлому да и всей моей прежней жизни. Она, уверявшая, что любит меня, – и я тогда поклялся, что, будь это даже ложью, какая-то часть меня все равно всегда будет любить ее только за то, что она это сказала. Она, которую я называл своей лучшей половиной, потому что в самом деле считал ее одним из двух моих Янусовых ликов, моей доброй частью. Но я ошибся. И я ненавидел ее. Нет, даже не так: Дианы Стром-Элиассен для меня больше не существовало. И тем не менее я продолжал сидеть не двигаясь в искореженной машине с электробритвой в руке и единственной мыслью в голове.