Пола Хокинс - Девушка в поезде

— Ты знаешь, почему я здесь, — отвечает она. — Ты знаешь… чувствуешь, что происходит нечто странное…

Она смотрит так серьезно и с таким пониманием, будто действительно за меня переживает. При других обстоятельствах это было бы даже трогательно.

— Хочешь кофе? — спрашиваю я, и она кивает.

Я варю нам кофе, и мы молча сидим в саду, и наше молчание совсем не враждебное.

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я. — Что армейских приятелей Тома не существует? Что он их выдумал? А сам сейчас с другой женщиной?

— Я не знаю, — отвечает она.

— Рейчел?

Она поднимает на меня взгляд, и я вижу в ее глазах страх.

— Ты хочешь мне что-то рассказать?

— Ты встречалась с родными Тома? — спрашивает она. — С его родителями?

— Нет. Они не разговаривают. Они перестали разговаривать с Томом, когда он ушел ко мне.

Она качает головой:

— Это неправда. Я их тоже никогда не видела. Они даже не знакомы со мной, так с чего им меня жалеть?

У меня в голове, где-то у затылка, прячется черный ком. Он образовался, когда я услышала по телефону ее голос. Я пыталась упрятать этот ком подальше, но сейчас он начинает разбухать и разрастаться.

— Я тебе не верю, — говорю я. — Зачем ему это придумывать?

— Потому что он постоянно лжет.

Я встаю, собираюсь уйти. Мне неприятно, что она это говорит. И я злюсь на себя, потому что, похоже, ей верю. Мне кажется, я всегда знала, что Том лжет. Просто раньше его ложь меня вполне устраивала.

— Он умеет лгать, — соглашаюсь я. — Ты понятия не имела про нас, верно? Мы столько месяцев встречались, трахались как заведенные в доме на Крэнхэм-стрит, а ты ни о чем и не догадывалась.

Она с трудом сглатывает и кусает губу.

— Меган, — говорит она. — Как насчет Меган?

— Я знаю. Они были любовниками.

Мне странно, как звучат эти слова, которые я впервые произнесла вслух. Он изменил мне. Изменил мне!

— Не сомневаюсь, что тебе это приятно слышать, — говорю я, — но теперь ее нет, так что это не важно.

— Анна…

Черный ком уже разросся так, что ему тесно в черепе, он обволакивает глаза, и я с трудом различаю предметы.

— Они были любовниками. И это все! Больше ничего! Это совсем не означает…

— Что он убил ее?

— Не смей так говорить! — кричу я вне себя. — Не смей так говорить при моем ребенке!

Я усаживаю Эви за второй завтрак, который она послушно начинает есть без всякого скандала впервые за многие недели. Она как будто понимает, что сейчас меня тревожат другие заботы, и я обожаю ее за это. Я чувствую себя гораздо спокойнее, когда мы выходим в сад, хотя Рейчел по-прежнему там — стоит в самом конце у забора, провожая взглядом уходящий поезд. Немного погодя она замечает, что мы вернулись, и подходит ближе.

— Тебе они нравятся, верно? — говорю я. — Поезда? А я их ненавижу! На дух не переношу!

На ее губах появляется полуулыбка. Я замечаю, что на левой щеке у нее образуется глубокая ямочка. Я никогда ее раньше не видела. Наверное, потому, что редко видела, как она улыбается. А точнее, не видела никогда.

— Вот и еще одна ложь, — говорит она. — Он рассказывал, что ты обожаешь этот дом, обожаешь в нем все, даже поезда. Он говорил, что ты даже думать не хочешь о том, чтобы сменить жилище, что настаивала на переезде сюда, к нему, несмотря на то, что раньше здесь хозяйничала я.

Я качаю головой:

— Зачем ему такое говорить?! Это полная чушь! Я два года уговариваю его переехать в другое место.

Она пожимает плечами:

— Потому что он постоянно лжет, Анна. Во всем.

Темнота в голове сгущается. Я сажаю Эви на колени, и та послушно устраивается поудобней — на солнце ее разморило, глазки закрываются.

— Значит, все эти телефонные звонки…

Теперь, похоже, все встает на свои места.

— Значит, это звонила не ты? То есть я знаю, что были звонки и от тебя, но…

— В основном от Меган? Думаю, да.

Удивительно, но и теперь, когда я знаю, что ненавидела не ту женщину, мое отношение к Рейчел ничуть не меняется. Сейчас, когда она такая спокойная, уверенная в себе и трезвая, я начинаю понимать, какой Рейчел была раньше. И меня это бесит, потому что теперь мне понятно, что он в ней в свое время нашел. И за что любил.

Я смотрю на часы. Чуть больше одиннадцати. Он уехал, по-моему, около восьми, может, даже раньше. Про телефон ему уже наверняка известно. Причем уже некоторое время. Может, он подумал, что где-то случайно его выронил? И захочет посмотреть под кроватью?

— Как давно ты знаешь? — спрашиваю я. — Про их роман?