Каролина Эрикссон - Не исчезай

Все это я сказала. Но я не попросила о прощении. Как только вошла в ее комнату и встретила ее взгляд, поняла, что это невозможно. Она не смогла бы простить меня.

Прошло двадцать три года, и мы ни разу не говорили о том, что случилось. И мне не нужно спрашивать, чтобы знать. Она по-прежнему не простила меня за все то, что я отняла у нее, за то, во что я превратилась.

Слезы пробивались из-под моих закрытых век и катились по лихорадочно-горячему лицу. Мне не позволили увидеть папу после. Я не была уверена, что мне хочется на него смотреть, но о моих желаниях в любом случае никто не спрашивал. Об этом просто не шло речи. Поэтому я предположила, что его тело, видимо, было очень сильно повреждено. Я воображала его расколовшийся череп, лицо с раздробленными скулами и носом, на котором остались только кусочки окровавленной плоти. Это был неприятный образ, поэтому впоследствии я решила думать об этом как можно реже. Лучше всего было вообще об этом забыть. Взамен я нашла другие образы, так же как сочинила другое объяснение: «Это ускользает от меня».

Мамин рассказ разогнал туман, обнаружил то, что я всегда хотела увидеть, но изо всех сил старалась подавить. Обнаружил клин, который в тот вечер вонзился в землю между нами и положил начало трещине, все увеличивавшейся с годами. Но меня поразил не только сам факт, что мама обнажила так долго скрывавшуюся правду, но что-то большее.

Кто-то сзади положил мне руку на плечо. Я хотела дотронуться до нее, но не смогла. Обвиняла в этом свою неспособность двигаться как следует, но не была уверена, что нет еще каких-либо причин.

– Грета, я страшно мучаюсь оттого, что ударила тебя тогда. И потом… что заперлась, оставила тебя так надолго одну. Это был чудовищный поступок. Совершенно непростительный. И все же я надеюсь, что ты сможешь…

Очевидно, еще что-то оставалось невысказанным. Мама мучительно подбирала слова.

– Прости меня. Я не знаю, говорила ли я это когда-нибудь по-настоящему.

Слезы по-прежнему тихо струились по моему лицу. Старые, глубоко спрятанные чувства высвобождались и покидали меня. Это были слезы скорби и гнева, но также и стыда. Я так тосковала и скорбела по папе, что иногда чувствовала ломоту во всем теле. И в то же время… Жизнь после него, без него, была настолько проще. Спокойнее. Никаких неожиданностей, никаких скандалов по ночам. Мама повеселела, стала лучше со мной обращаться. Я испытывала огромное облегчение. И было стыдно признаваться в этом самой себе.

Мамина рука то поглаживала, то сжимала мое плечо. Потом мама поднялась с дивана и спросила психотерапевта, как пройти в ванную. Когда она вернулась, оказалось, что она вновь наполнила мой стакан. В другой руке мама несла сложенное влажное полотенце. Она опустилась на колени и стала протирать мое лицо спокойными, осторожными движениями. Смыла кровь и утерла слезы. Я смотрела на ее руки. Эти руки! Это они в тот вечер… Я зажмурилась и увидела две руки, которые взмывают в воздух и толкают мужское тело с такой силой, что оно падает. То же видение, что предстало передо мной, когда я была прикована взглядом к водам Морока. Только человек, которого я видела, падал не в колодец, а из окна. И руки были не мои, а мамины.

– В основном неглубокие ссадины, – сказала мама. – Но у тебя жар. И будет большой синяк вот здесь, сбоку на шее и рядом на плече. Больно?

Я вздрогнула и поморщилась, когда она дотронулась до места, куда пришелся удар весла.

– Ты все сделала правильно. Совершенно правильно.

Хриплый голос с другого конца комнаты. Мамина рука замерла. Психотерапевт повернула лицо к окну, которое выходило на веранду, и задумчиво смотрела в него. Я показала знаками, что хочу снова лечь, и мама помогла мне. Она снова принялась протирать меня влажным полотенцем и остановилась только тогда, когда я осторожно отвела ее руку от своего лица. Она еще раз на некоторое время скрылась на кухне, а затем вернулась со стаканом воды. Протянула его другой женщине, и та приняла, не поблагодарив. Мама скрестила руки на груди и тяжело вздохнула.

– Это ведь было не в первый раз, с Гретой, или как?

Психотерапевт одним глотком опустошила стакан.

– Нет. Но она первая забеременела, насколько мне известно.

Значит, до меня у Алекса были другие любовницы. А может быть, одновременно со мной, кто знает? Я пыталась понять, как во мне отзывается эта новость, но не находила в себе никаких чувств.

– Я обнаружила измену, когда мою мать положили в больницу. Затем узнала о ребенке, позже, когда она… когда она умерла.