Ксения Пашкова - Шестеро

– Ты поэтому пошла учиться в медицинский? – спросила Яна.

Остальные с подозрением рассматривали меня. Им, наверное, казалось, что я пытаюсь стать одной из них, доказать, что я не чужак в их стае, и что не понаслышке знаю обо всех их проблемах.

– Мне хотелось помочь хотя бы одной семье, не дать ей развалиться подобно нашей.

– Уверена, их больше одной, – тихо сказала Лола.

– Или даже больше десяти, – подмигнул Липп.

Я широко улыбнулась. Неправильно просить их довериться, пока не сделала этого сама. Может быть, теперь в нашем общении наметится прогресс. Ведь, если это не сработает, придется сдаться и оставить это место.

Утром мы с Эдом ели круассаны с шоколадной начинкой и пили кофе с молоком. Брат признался, что впервые за долгое время выспался, а я поделилась успехами с группой. Наверное, таких людей, как мы, называют зацикленными. Вся наша жизнь сводилась к обсуждению самочувствия Эда, его творчества и моей работы. И в тот момент, когда мне начинало казаться, что нужно расширить кругозор, я вдруг осознавала, что это невозможно. Когда долго о чем-то думаешь, мысли, обычно хаотично извивающиеся в голове, начинают сплетаться. Если думаешь о чем-то дольше пяти лет, они превращаются в плотный клубок. Когда же проходит десятилетие, этот самый клубок становится прочным нерушимым камнем, с годами опускающимся все ниже и ниже, пока не оказывается там, где обитает душа.

Стрелки на часах перевалили за обед, я как раз закончила изучать историю болезни нового пациента и начала составлять схему лечения, когда в мой кабинет вошел полицейский. Высокий темноволосый, слегка прихрамывающий, мужчина вошел без стука и сразу направился к моему столу. Он, видимо, из тех, кто сразу приступает к делу. Неужели кто-то из моих бывших или текущих пациентов пострадал, и меня обвинят в этом?

После его долгого представления и моего легкого кивка, он без приглашения сел напротив меня и тяжело вздохнул. Помимо того, что он – следователь, я запомнила его имя – Леонид.

– Могу я узнать цель вашего визита? – тихо спросила я, надеясь, что не случилось чего-то непоправимого.

– Да, разумеется. Дело в том, Ева Юрьевна, что сегодня утром нашли тело. Мы уверены, что это – Филипп Иванцов – пациент вашего центра. Ваше руководство сообщило, что вы ведете некую группу из шестерых человек, в которую входил погибший. Не могли бы вы рассказать мне, в чем суть этих встреч?

– Филипп мертв? – я вцепилась в папку, лежащую на столе, и прижала ее к груди.

– Убит, если быть совсем точным. Вы в порядке? – Леонид выглядел обеспокоенным.

Заметив на соседнем столе графин с водой, он молча подошел к нему и через минуту вернулся ко мне, протягивая, наполненный до краев, стакан.

– Держите.

Пока стакан не оказался в руках, я даже не подозревала, что меня так сильно трясет.

– Спасибо.

Следователь сел обратно. Ему явно хотелось поскорее продолжить разговор, но он молча дождался, пока я первая возьму слово.

– Извините, просто… – Я провела ладонью по неожиданно вспотевшему лбу. – Два дня назад у нас прошла очередная встреча. И она закончилась довольно неплохо, все ушли в хорошем настроении.

– Довольно неплохо? А обычно бывает хуже?

Я задумалась, вспоминая последнюю встречу. Стоит ли рассказывать ему о конфликте между Липпом и Элей?

– Извините, а это – официальный разговор? То есть, разве мне не должны прислать повестку на допрос?

Неожиданно для себя я стала мамой-медведицей, решившей защищать каждого из моих подопечных.

– Мы будем в официальном порядке допрашивать каждого из вашей группы, и вас в том числе. В данный момент мои коллеги общаются с психиатром, который занимался лечением Филиппа, но вы, как по мне, знаете его ничуть не хуже. Не так ли?

– Знаю ли я Филиппа? Мне знаком его диагноз и его собственное отношение к болезни.

Леонид открыл блокнот и что-то записал.

– И какое же у него было отношение к диагнозу?

– Отрицательное, конечно же. Думаете, кто-то из наших пациентов рад, что болеет?

Следователь поднял руку.

– Успокойтесь, пожалуйста. Это – обычные вопросы. В чем именно выражалось его отрицательное отношение к болезни?

– Простите, – я замолчала на некоторое время, мне жизненно необходимо перевести дух, успокоить сбившееся дыхание, унять нарастающую тревогу.

Все тщетно. Филипп мертв, и никаким молчанием мне не унять появившийся страх.

– Недавно я дала им задание по арт-терапии. Перед ними стояла задача нарисовать то, как они представляют болезнь и рассказать, что они к ней чувствуют. Липп, так мы его называли в группе, сравнил пироманию с прожорливой тварью. Так он подписал свой рисунок.