Натали Варгас - Cave canem, или Осторожно, злая собака. Книга первая

Следующей по значимости фигурой пансиона выходил Леонард Антонович Бакхманн, дворецкий ея светлости и надзиратель пансиона. Существо малоприметное, невысокое, пухловатое, но внешне ухоженное и до такой степени приятное, что аж челюсти сводило от внушаемой им сладости. Одевался дворецкий по немецкой моде и говорил, слегка картавя на лифляндский манер, чем еще более вызывал умиление Камышихи. Поэтому роль ему отводилась куда более обширная.

Далее можно поставить во фронт правителей внучку князя Камышева – Алену, благоуханную красавицу двадцати лет. Она приходилась дочерью той самой погибшей Валерии, в замужестве графини Димитровой. Увы, родители ее ушли в мир иной, когда мировоззрение маленькой барышни только приобретало форму. Без особого присмотра и дисциплины Алена снискала славу придумщицы и затейницы, каких свет не видывал! Что ни день, она придумывала, как разыграть кого-нибудь из жителей пансиона. Шутки были всякие. И веселые, и дурные. За это Камышиха не всегда жаловала сводницу, но терпела лишь по одной причине: Алена заправляла салоном на французский манер. Каждую пятницу она открывала двери особым посетителям. В ее салон приглашались знатные гости из невской столицы, дети господ из попечительского совета и покровителей пансиона, высочайшие представители городского управления. Это устраивало княгиню, поэтому многое молодой графине прощалось, как и двум ее приятелям. Первый и старший из них – Яков Оркхеим. Очень небольшого роста человечек, чей чахоточный вид усиливался узким лицом и огромными черными глазами. Тем не менее мсье Оркхеим являлся главой всей Алениной компании. Правда, он преподавал искусство и рисунок в пансионе, а значит, зарабатывал на хлеб своим трудом. Вторым вращающимся в притягательной орбите графини был Клим Тавельн, ее личный секретарь. Полноватый, но привлекательный по наружности и манерам, умница и прирожденный царедворец, Клим занимал особую нишу в общественном положении пансиона.

Все воспитанники и учителя знали, что с кавалерами графини стоило быть настороже, так как если те и затевали склоки, страдала по обыкновению другая сторона.

Сам пансион среди его обитателей назывался кратко: Дом. Окна всех комнат имели крепкие дубовые внутренние ставни, а на ночь наглухо запирался не только каждый корпус, но даже пролеты между этажами. У наружных дверей дежурили ночные воспитатели. Подобное беспокойство относительно безопасности воспитанников Дома диктовалось суровой жизнью и многочисленными нападениями волков.

Итак, вечером, в ночь на первое октября 1811 года в Доме началась бденная служба праздника Покрова. Само праздничное богослужение было как нельзя кстати. Торжественная обстановка и хоровое пение внесли приятную суету среди жильцов, прозябавших в трепете жесточайшей дисциплины.

Выл и скрежетал уже по-зимнему ветер, срывал последнюю листву с почерневших кустов и гнал ее, как свору взбесившихся собак, по темным аллеям старого замка. По округе, словно успокаивая бурю, лилась печально-задушевная песнь всенощной «Свете Тихий».

Это было то вечернее время, когда фитили в ночных фонарях еще не разожгли, по коридорам шаркали дежурные, а истопник только начал нагревать печи спальных корпусов. Единственный, кто остался следить за дверями Дома, был Николка Батюшкин, ключник, вечно растрепанный старик в унтер-офицерской форме времен первой турецкой войны. Он жил в караульной каморке между дверями в вестибюль и приемную залу.

Закончив обход, Батюшкин приземлился в своей комнатке, стянул сапоги, вздохнул и собрался в одиночку помолиться перед потемневшими иконками. В этот самый час в парадную дверь Дома постучали. Глухой стук, словно удары тарана, сотряс его узенький топчан. Три удара – ровных, мощных. Батюшкин замолк. Стук повторился. Он испуганно вскочил с колен, накинул поношенную шинель, влез в лапти, прихватил лампу и потрусил к дверям. Раздалась еще пара глухих толчков, столь сильных, что ему почудилось, будто дверь вот-вот сама слетит с петель. Ключник торопился, кряхтел.

– Здесь я! – крикнул он. В его сухих пальцах затряслась связка ключей. – Открываю!

Дверь, тяжелая, дубовая, наконец, поддалась и распахнулась. Батюшкин поднял перед собой лампу, чтобы разглядеть ломившихся в Дом людей, и чуть не опрокинулся назад. В дверях стоял немолодой человек чуть выше среднего роста, широкий, усталого, но сурового вида. Однако оторопеть заставили ключника глаза нежданного гостя. Поначалу они казались черными, как пустынная ночь, но в момент, когда лампа осветила лицо вошедшего, Батюшкину показалось, будто из-под изогнутых бровей блеснули стогранные изумруды. Он даже вскрикнул, вытянул вперед шею и подтянул вверх лампу, чтобы удостовериться в реальности увиденного. Немилостивый взгляд впился в морщинистое лицо старика.