– Вот те фотографии. Она собиралась показать их Алексею Ивановичу.
Ксения всматривалась в фотокарточки и передавала их Игорю. На всех была запечатлена только Тамара: склонившаяся над книжкой, в халатике и с полотенцем через плечо, в пальто с пушистым воротником и в кокетливом меховом берете чуть набекрень. Красавица.
Игорь перевернул фотографии: детским аккуратным почерком на каждой выведена дата – 1959 – и посвящение: Томе от Коли.
– Он, наверное, был в нее влюблен, этот Коля, – улыбнулась Ксения Марико.
– Да, – грустно улыбнулась в ответ та. – Спасибо ему за это. Если бы не он, не было бы у нас стольких бабушкиных фото в юности.
Ксения передала Игорю очередную фотографию и уставилась на последнюю карточку, оставшуюся в руках.
– Кто это? – подняла она глаза на Марико.
Внучка Бенидзе пожала плечами, а Ксения перевернула снимок. Надписи, даже остатка от нее, на обороте не оказалось. Она снова вгляделась в лицо Тамары на фотографии: испуганное и какое-то брезгливое. Рядом с ней, положив ей руку на плечо, стоял высокий мужчина в широких брюках и тельняшке.
Лицо мужчины было отрезано.
Ленинградская ворона,
Деревенский соловей.
В Ленинграде жить весёло,
У деревни веселей!
Ленинградская частушка
– Буфера-то у тебя уже, как у большой! – он ухмыляется, и одновременно с ухмылкой изо рта вырывается отвратительный запах.
Тамара отворачивается, снимает с огня кипящий чайник. Жизнь ее в одночасье изменилась: раньше все горести были связаны с тем, что Алеша ее не замечает. А теперь – с этим отвратительным деревенским типом, который ее замечает – даже слишком. Прохода не дает. В комнате сидеть ему неуютно: «теть-Вера», как он называет учительницу Веру Семеновну, едва увидев его, сжимает губы в ниточку, точнее – в стальную проволочку. Дышит ненавистью. Первые недели после того, как этот типчик объявился на пороге их квартиры, «теть-Вера» с доктором тихо, но яростно ругались. Неизвестно как, но доктор вышел из этой битвы победителем и даже отправился с бутылкой спирта задабривать ответственного квартиросъемщика – Пирогова. Вторая бутылка пошла дворнику Абашеву. Оба, приняв дары, согласились до поры до времени терпеть лишнего жильца, пока тот не устроится работать на завод и не переедет в общежитие. Но Мишка работать не спешил и переезжать, похоже, вовсе не думал. И Тома каждое утро с внутренним содроганием выбиралась из безопасного нутра комнаты в ванную. В любую минуту дверь Коняевых могла распахнуться, чтобы выпустить этого волосатого недоросля в семейных трусах, с вечной спичкой в зубах и сальным взглядом. После школы он караулил ее на кухне, развлекая всех остальных хозяек страшными байками про деревню:
– Хорошие вы, Галина Егоровна, щи варите, наваристые, с мясцом. Я таких у нас в деревнях и не пробовал. Картошки б добыть. Без картошки-то опосля войны – хоть в гроб ложись! Хлебные карточки как отменили, так мы хлебушек по списку получали, по одной буханке на семью. Да за той буханкой еще всю ночь на холоде стояли – с вечера! Вот зиму проголодаем, а по весне картоху мороженую в ушанки с дружком ходим-ищем на колхозном поле после перепашки. Лепешки из нее пекли. А потом, как зелень попрет, на поля-то уж больше не-е-ет, не пускают. Значит, пора лопух собирать, лебеду, сныть, крапиву, все, что в рот положить можно. Эх, да что говорить!
– Садись, – говорит Пирогова, – Мишенька. Давай я тебе щец свежих налью. Хлебца отрезать?
И вот, уходя, Тамара видит, как сидит он, довольный, за кухонным столом и уплетает себе за обе щеки. А Пирогова примостилась на табуретке рядом, подперев по-бабьи щеку, и смотрит жалостливо.
Или еще встанет, облокотившись на стенку, напротив их открытой двери, руки в карманах – и глядит, как мама отшивает очередной «частный» заказ.
– О, – говорит, – какая телогрея! У нас-то в деревне после войны все в одних штанцах да рубашонках ходили – рукав так и блестит от соплей, на солнце переливаетси. А как без соплей-то и без цыпок? Рукавиц нету, да и обуви несношенной – до школы пять километров…
А сядет Анатолий Сергеич в закутке рядом с кухней постолярить по своему обыкновению, так тот примостится на корточках рядом:
– А у нас в деревне страшно было в лес зайти – мин боялись. Еще с войны. Так мы ночами церковную ограду бегали разбирать и склепы… Страшно! А что делать-то? Стройматерьял иначе где найти? Да и печи у многих после бомбежек ремонту требуют… А у вас в Ленинграде жируют, что говорить-то!
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу