Дмитрий Видинеев - Маша из дикого леса

Карточный домик, который она так старательно строила, разрушился спустя полгода после похорон Пети. Фортуна оказалась подлой, ей было плевать на планы Галины. Серёжа погиб, и смерть его была нелепа: мальчик поскользнулся в ванной и разбил голову об кран.

Окружающий мир для Галины перестал существовать. Её рассудок погрузился во мрак. Во время похорон она не произнесла ни слова. Все выражали ей сочувствие, но она ни на что не реагировала, полностью отстранившись от жуткой реальности. Однако когда уже все расходились с кладбища, Галина вдруг оживилась – её внимание привлекли молодая женщина и пухлый мальчик, которые стояли возле одной из могил. Сознание обожгло лютой злобой: почему смерть выбрала Серёжу, а не этого отвратительного жирного мальчишку? В мире миллионы детей. Почему именно её сын? Все, все эти мелкие твари теперь живут вместо него!

Эта уродливая логика заставила Галину броситься к мальчугану. Задыхаясь от ненависти, она отшвырнула перепуганную мать и вцепилась в горло ребёнку.

– Почему он, а не ты?! – ревела как зверь Галина. – Это нечестно, гадёныш, нечестно!

Несколько мужчин, которые присутствовали на похоронах, оттащили её, скрутили. Мальчик истерично кричал. Пришедшая в себя мамаша рыдала в голос. Люди смотрели на всех участников этой трагической сцены с сочувствием.

Двенадцать месяцев Галина провела в психиатрической больнице. Когда выписали, она пошла по самому лёгкому пути – нашла утешение в алкоголе. Пила по-чёрному, пытаясь залить пустоту в своей душе. Это было существование в сплошном мутном мороке. На людей Галина глядела с ненавистью, виня их в том, что жизнь – дерьмо, но волю гневу умудрялась не давать даже будучи сильно пьяной – очень уж не хотелось снова угодить в психушку. Этот огонёк здравого смысла горел в ней постоянно, как крошечный маячок в океане безумия. Собутыльники Галины удивлялись: пьёт побольше остальных, однако не срубается никогда, держится каким-то чудом на ногах и глупости не вытворяет.

Могилки сыновей Галина посещала редко, а когда приходила только и делала что бранилась – ни слёз, ни тоскливого взгляда. Она ругала Петю и Серёжу за то, что те своей гибелью исковеркали ей жизнь. Галина даже их сделала частью дерьмового мира. Человечность в ней покрылась червоточинами и сгнила. Осталась лишь злоба, и Галину это устраивало. Комфортней стало существовать, легче.

Но однажды злоба достигла критического уровня – маячок здравого смысла погас. В тот день стояла ужасная жара, а к вечеру разразилась гроза. Галина не находила себе места, с ней творилось что-то неладное. Она ощущала себя так, словно внутри неё тикала часовая бомба, готовая взорваться в любую секунду. Сожитель – тщедушный мужичок с гнилыми зубами – кричал на неё: «Совсем спятила, жирная дура!» А она ходила из угла в угол, что-то неразборчиво бормотала себе под нос и уродливо кривила лицо всякий раз, когда за окном вспыхивала молния. Сожитель попытался силой усадить её на диван, и тут «часовая бомба» взорвалась: Галина заорала нечеловеческим голосом, схватила сожителя за шею и принялась душить. Весила она раза в два больше своей жертвы. Мясистые пальцы с грязными обгрызенными ногтями впивались в шею. В этот момент Галина испытывала радость, словно убивая этого мужика, она наказывала весь дерьмовый мир. В ней клокотала ненависть, а оконные стёкла дребезжали от раскатов грома, ливень барабанил по карнизу.

Сожитель испустил дух, но Галина не собиралась останавливаться – душила, пока пальцы не онемели. Лишь когда гроза прекратилась, она осознала, что натворила, однако ругать себя не стала. Огонёк здравого смысла в ней снова загорелся. Без всякой паники она оценила положение, затем без суеты сложила в сумку кое-какие припасы и покинула квартиру. В городе задерживаться не собиралась – менты живо найдут, а потом снова психушка или тюрьма. Никто из приятелей-собутыльников её скрывать не станет, можно даже не надеяться. Поразмыслив, решила рвануть в Глухово – уж в этой-то гнилой деревушке её искать точно не станут. Да и контингент там подходящий – алкаш на алкаше. Подходящее местечко. Она не сомневалась, что освоится в Глухово, приживётся, станет своей.

Освоилась, прижилась, стала своей, как и рассчитывала. Вот только дохлая старуха Аглая всё испоганила.

Расчёсывая зудящую от мелких язв шею, Грыжа вышла к шоссе. Два километра пройдены. Всего два, а ноги, словно свинцом налились. И духота эта невыносимая. Горячий воздух с хрипом протискивался в лёгкие.