Дмитрий Видинеев - Маша из дикого леса

– Я загляну? Можно? – спросила она жалобно. Ей казалось правильным спрашивать разрешение, даже если ответом была тишина.

Немного поколебавшись, Маша открыла крышку сундука и не смогла сдержать радостный возглас. Внутри, в целлофановом пакете, лежали макароны. Однажды, года два назад, она ела макароны. Очень вкусно. Лучше даже, чем варёная картошка. Впрочем, ей особо и сравнивать-то было не с чем, кроме картошки. В животе ещё сильнее заурчало, рот наполнился слюной. В ящике было много полотняных мешочков – некоторые весьма объёмные. Маша с азартом принялась открывать их, лихорадочно развязывая тесёмки. Впервые за долгое время на её губах играла хоть и робкая, но всё же улыбка. В мешочках были горох, фасоль, мука, тыквенные семечки, гречка, рис, дольки сушёных яблок, сухари. Настоящее богатство. Аглая оказалась женщиной запасливой.

Маша понятия не имела, что в её жизни случится завтра, но знала одно: сегодня она будет сыта. Чувство неловкости из-за вторжения в чужой дом рассеялось. Маша неожиданно ощутила гостеприимство покойной хозяйки, какое-то молчаливое одобрение. Стены, мебель, кухонная утварь – всё это почему-то не казалось чужим. Как бы Маше хотелось жить здесь. Долго, тихо, точно мышка в норке. Вот только мысли о Грыже тревожили – она ведь рядом. А значит, покоя ждать не следует. Постоянно будет мерещиться, что Грыжа заглядывает в окно, или подкрадывается с топором к двери.

Вздохнув, Маша открыла пакет с макаронами и принялась есть, откусывая от сухих трубочек по кусочку. Даже в таком виде, не варёные, они были очень вкусные, хотя их и приходилось долго перемалывать зубами. Съев с десяток макаронин, Маша взялась за сухари и сушёные яблоки. Затем попробовала гречку, но её пришлось уж слишком долго пережёвывать. Вернулась к макаронам и не заметила, как треть пакета съела. Даже затошнило немного. Насытилась, и это было очень непривычно. Икнув, Маша поглядела на мешочки в ящике. Глаза хотели ещё пищи, но желудок говорил: «Хватит!» После минутного замешательства Маша приняла сторону желудка: действительно хватит. Вон с непривычки даже икота напала.

Закрыв ящик, Маша вернулась в гостиную, и едва не вскрикнула – заметила боковым зрением какое-то движение справа. Первой мыслью было спрятаться, забиться в угол, но испуг сменился вздохом облегчения: всего лишь зеркало. Большое овальное зеркало на стене.

Маша подошла и с недоверием взглянула на своё отражение. Задалась вопросом: «Неужели это я?» Чумазая. Даже ночной ливень не смыл грязь с лица. Волосы спутанные, клочковатые. Ужас! Не девочка, а какой-то чертёнок. Одни только глаза ясные и чистые, как драгоценные камешки. Маша дала себе наказ обязательно умыться при случае.

Вот только с водой проблема. Тут бы жажду утолись сначала.

Она подошла к окну и осторожно раздвинула маленькие кружевные занавески. Трава, листва на деревьях и кустарниках – всё было мокрым после ливня. Маша сглотнула скудную слюну. Пить хотелось ужасно, но она привыкла терпеть. Жажда и голод были привычными.

Маша решила выйти наружу ночью. Где напиться – найдёт. Да вон хотя бы из лужи. Мысль о том, чтобы покинуть дом, пугала, вот только выбора не было. Маша понадеялась, что к ночи небо расчистится и появится луна. Когда светит луна – не так страшно.

– Луна любит меня, – вспомнив слова Аглаи, прошептала Маша.

Задёрнув занавеску, она отошла от окна, поставила два стула рядышком друг с другом и легла на них. Взгляд скользил по обстановке комнаты: большие красивые часы с маятником, стрелки которых остановились на половине седьмого; стеклянная ваза на столешнице; картина с изображением сидящей на берегу пруда печальной девушки… Всё было непривычно, ново. В вонючем доме, из которого сбежала Маша, не было ни часов, ни картин, ни ваз.

Она остановила взгляд на фотографии на стене. Аглая. Ещё молодая, красивая. А рядом с ней мужчина и ребёнок. Хорошая картинка, от неё веяло спокойствием, иной жизнью. Маша долго глядела на снимок. Представляла, что и у неё могла бы быть нормальная семья. Мать, отец. Могла бы. Но что-то с этим миром не так. Того, чего хочется, не случается. Был отец, да и тот… В памяти всплыло, как Грыжа отрубала ему голову – топор поднимался и опускался, взлетал вверх и падал. Маша скривилась: ох как хотелось бы забыть всё это. У неё не было причин любить отца, но жалось к нему вдруг пробила все преграды и на глаза навернулись слёзы, а к горлу подкатил горький комок.

Она вспомнила, что отец не всегда был конченным алкоголиком. Когда-то, давно, он даже играл с ней, рассказывал какие-то истории. И ходил он, не скукожившись, точно древний больной старик, а прямо. Почему именно сейчас это вспомнилось? И было ли это правдой? Маша уже не знала, где правда, а где проявление её фантазии. В голове царил бардак. Возможно, всё навыдумывала, потому что очень хотелось верить, что в жизни было и что-то хорошее. Лучше приятная ложь, чем унылая действительность. Почему нет? Можно и мать выдумать – ласковую, добрую. И внушить себе, что она вовсе и не спилась, а улетела на луну и теперь живёт там. Но когда-нибудь вернётся, чтобы наказать Грыжу.