Иэн Бэнкс - Осиная фабрика

Эрик уехал с острова еще до того, как я родился, приезжая только во время каникул, но мне кажется, духовно он всегда оставался здесь, он вернулся по-настоящему, через год после моего маленького происшествия, когда отец решил: мы С Эриком достаточно взрослые, чтобы он смог смотреть за нами, и я совсем не презирал Эрика за то, что он появился на острове. Наоборот, мы с самого начала хорошо с ним ладили, и я уверен, что ему было стыдно, когда я по-рабски ходил за ним и подражал ему, хотя Эрик был слишком деликатен по отношению к чувствам других людей и ничего мне не сказал, чтобы не обидеть.

Когда его отсылали в частные школы, я горевал, когда он приезжал на каникулы, я бурно радовался, я прыгал и захлебывался словами. Лето за летом мы проводили на острове, запуская змеев, делая модели из дерева и пластмассы, Лего и Меккано, да чего угодно, что мы находили лежащим без дела, строя дамбы, конструируя хижины и канавы. Мы запускали и модели аэропланов, спускали на воду модели яхт, строили из песка яхты с парусами, изобретали секретные общества, коды и языки. Он рассказывал мне истории, выдумывая их на ходу. Мы играли, представляя некоторые из них, в храбрых солдат, сражающихся в дюнах, побеждающих и сражающихся, и сражающихся, и сражающихся и иногда умирающих. Только тогда когда его собственные истории требовали его героической смерти, он сознательно обижал меня, я воспринимал все слишком серьезно: он лежал, умирая на траве или песке, взорвав плотину или мост, или конвой врага, спася меня от смерти, я глотал слезы и слегка бил его, пытаясь изменить историю, а он не хотел подняться, ускользал от меня и умирал, умирал слишком часто.

Когда у него болела голова — иногда целыми днями — я крутился рядом, приносил ему холодные напитки и еду в затемненную комнату на втором этаже, прокрадывался внутрь, стоял и иногда дрожал, если он стонал и метался на кровати. Я был вне себя, пока страдал, ничто не имело смысла, игры и истории казались дурацкими и ненужными, и только бросать камнями по бутылкам и чайкам казалось интересным. Я искал чаек, убежденный, что другие живые существа тоже должны страдать, а когда он выздоравливал, это было как будто он снова вернулся, я становился неугомонным.

Но в конце концов его поглотило и разлучило с нами стремление выйти во внешний мир, в широкий мир со всеми его фантастическими возможностями и ужасными опасностями, как случается со всеми настоящими мужчинами. Эрик решил последовать по стопам отца и стать врачом. Он сказал мне, будто никаких особенных перемен не произойдет, у него будет летний отпуск, даже если ему и придется жить в Глазго и работать в больнице или вместе с врачами посещать пациентов, он сказал, это будет то же самое, как когда мы были вместе, но я знал — это неправда и я видел, он тоже чувствовал это сердцем. Он покидал остров, покидал меня.

Я не мог обижаться на него, даже тогда, когда мне было труднее всего, он был Эрик, он был моим братом, он делал то, что должен был, как храбрый солдат, погибавший за родину, за меня. Как я мог сомневаться в нем или обижаться на него, если он никогда даже не намекнул об обиде или сомнении во мне? Боже мой, убийства, трое детей убиты, один из них мой брат. И он даже представить себе не мог, будто я приложил руки к хотя бы одному из них. Я бы знал. Он не смог бы посмотреть мне в лицо, если бы он подозревал, он был неспособен на обман.

Он уехал на юг, раньше, чем многие, из-за прекрасных результатов экзаменов. Летом он вернулся, но измененный. Он пытался дружить со мной по-прежнему, но я чувствовал, он принуждал себя. Он был далек от меня, его сердце не было на острове. Оно было с людьми, которых он знал в Университете, в его учебе, которую он любил, возможно, оно было со всем миром, но не с островом. Не со мной.

Мы продолжали играть, мы запускали воздушных змеев, строили плотины и тому подобное, но все было не как раньше, он был взрослый, который помогал мне играть, а не другой мальчишка, радующийся вместе со мной. Это было неплохое время, я был счастлив, ведь он был со мной, но он с облегчением уехал через месяц, чтобы встретится со своими друзьями и поехать с ними на юг Франции. Я оплакивал уход друга и брата, я знал и чувствовал с особой силой свою инвалидность, которая навсегда задержит меня в подростковом возрасте, никогда не позволит мне вырасти и стать настоящим мужчиной, способным идти по свету своим путем.

Я быстро избавился от подобных эмоций. У меня был Череп, Фабрика и победное чувство мужской удовлетворенности в замечательных успехах Эрика, а я становился безраздельным хозяином острова и земель вокруг него. Эрик писал мне письма о своей жизни, он звонил и разговаривал со мной и моим отцом, он заставлял меня смеяться, так мог бы заставить смеяться, хотя ты и не хочешь позволить себя рассмешить, умный взрослый. Он никогда не давал мне почувствовать, что бросил меня или остров навсегда.