Калеб Карр - Алиенист

– Экстраординарная женщина, Мур, – прошептал он без тени романтики.

Я кивнул и пробормотал в ответ:

– Просто не спорьте с ней. У нее нервы – как натянутые фортепьянные струны.

– Это заметно. Отец, о котором она говорила, – он умер?

– Несчастный случай на охоте. Три года назад. После этого она провела некоторое время в санатории. – Я не знал, стоит ли в данном случае рассказывать все, но сознавал, что обрисовать ситуацию в общих чертах будет невредно. – Люди поговаривали, что он покончил с собой, но она это отрицает. Горячо отрицает. И вот об этом с ней заговаривать совсем не обязательно.

Крайцлер кивнул, не сводя глаз с Сары и натягивая перчатки.

– Женщина с таким темпераментом, – сказал он, когда мы направились к экипажу, – вряд ли обречена на счастье в нашем обществе. Но ее способности несомненны.

Мы устроились в салоне, и Сара начала свое горячее повествование о нашем знакомстве с миссис Санторелли. Пока мы ехали через тихие заснеженные улицы южнее Грамерси-парка к Бродвею, Крайцлер слушал молча – его возбуждение выдавали только руки, непрерывно пребывавшие в нервическом движении. Но когда мы приблизились к Геральд-сквер, где звуки человеческих голосов уже окрепли и без помех разносились вокруг станции надземной дороги, Ласло переполняли самые разнообразные вопросы. В первую очередь его любопытство возбудил странный рассказ о двух бывших полицейских и двух священниках, явившихся в компании пары детективов Рузвельта. Еще больше его заинтересовал (как я и предполагал) сексуальный аспект скверного поведения Джорджио и характер мальчика.

– Первое, что нам следует знать о нашем хищнике, – это подробности относительно его жертв, – произнес Крайцлер, когда мы въехали под освещенный огромными электрическими шарами порт-кошер «Метрополитэн-Оперы». Он попросил нас с Сарой поточнее описать, какое впечатление о мальчике у нас сложилось. Мы оба сочли своим долгом немного поразмыслить, так что умолкли и оставались в такой задумчивости, пока Стиви не притормозил у подъезда, а мы в сопровождении Сайруса не вступили в вестибюль оперы.

Для старой гвардии нью-йорскского общества «Метрополитэн-Опера» была «этой желтой пивоварней». Такую нелицеприятную кличку здание, совершенно очевидно, получило из-за явной кубичности архитектуры раннего Ренессанса и характерного цвета кирпичей, из которых оно было сложено. Но отношение, крывшееся за этими словами, было скорее навеяно обстоятельствами возникновения «Метрополитэн». Постройку «Оперы», занимавшей целый квартал, границами которого служили Бродвей, Седьмая авеню, 39-я и 40-я улицы, и открывшейся в 1883 году, оплатили семьдесят пять самых знаменитых (равно как и печально известных) нуворишей Нью-Йорка, носивших такие фамилии, как Морган, Гулд, Уитни и Вандербилт [13], и никто из них не мог рассчитывать, что старые кланы никербокеров сочтут их достаточно благородными, чтобы позволить им заказывать себе ложи в респектабельной и уважаемой «Академии музыки» на 14-й улице. В ответ основатели «Метрополитэн» без излишней помпы, но с явной демонстрацией всей широты своих финансовых возможностей приказали возвести в новом здании не один и не два. а целых три яруса лож, ставших ареной настоящих классовых войн, разгоравшихся до, во время и после представлений и сравнимых лишь с беспорядками в центре города. Назло своим врагам импресарио, управлявшие «Метрополитэн», Генри Эбби и Морис Грау, собрали на одной сцене лучшие оперные таланты, так что к 1896 году вечер в «Желтой пивоварне» уже был для меломанов таким переживанием, которое не могли превзойти ни один театр или труппа в мире.

Войдя в относительно небольшой вестибюль, не сравнимый в роскоши со своими европейскими аналогами, мы были встречены обычными изумленными взглядами ряда либеральных персон, не слишком счастливых от того, что приходится лицезреть Крайцлера в компании чернокожего. Большинство, однако, видели Сайруса и ранее, так что теперь они выносили его присутствие скорее с утомленной фамильярностью, нежели с подлинным возмущением. Мы проворно поднялись по угластой и узкой главной лестнице и в числе последних вошли в зал. Ложа Крайцлера находилась по левую сторону второго яруса «Бриллиантовой подковы», и мы стремительно пронеслись по задрапированному красным бархатом салону, дабы поскорее занять свои места. Едва мы успели сесть, свет стал меркнуть. Я успел достать свой складной театральный бинокль, бегло осмотреть соседние ложи в поисках знакомых лиц и мельком заметил Теодора и мэра Стронга, сидевших в ложе Рузвельта и, похоже, занятых весьма серьезным разговором. После чего перевел глаза в центр «Подковы», на ложу 35, где в сумраке, выделяясь своим пагубным носом, раскинул щупальца зловещий финансовый спрут Дж. Пирпонт Морган. С ним было несколько дам, но я не успел разобрать, кто именно, поскольку свет в зале погас окончательно.