Калеб Карр - Алиенист

– Джентльмены? – предложил он нам, но мы отказались оба. – Зря. Очень освежает в такой небожеский час. – Капли высыпал немного кокаина на запястье и стремительно всосал в себя. – Не хотелось бы показаться вам дешевым хлыщом, но утро – это не для меня. Как бы там ни было, доктор… – Он утер нос тонким шелковым платком и закрыл крышечку. – Я, признаться, и не предполагал, что какие-то попытки достичь разрешения всерьез предпринимаются. – Он прямо посмотрел на Крайцлера. – Вы знаете что-то, чего не знаю я?

Ни Крайцлер, ни я не ответили, а потому Келли продолжил свою речь, сведшуюся к продолжительному и саркастичному высмеиванию жалких попыток властей распутать это дело. Наконец брогам, резко дернувшись, остановился у западной оконечности Сентрал-парка. Мы с доктором вышли на перекресток 77-й улицы, надеясь, что на этом наша беседа с Келли завершена; однако не успели мы сделать и пары шагов по тротуару, голова бандита высунулась из экипажа и окликнула нас:

– Для меня это была немалая честь, доктор Крайцлер. Тебя это касается тоже, щелкопер. Однако позвольте осведомиться напоследок – вы ведь не думаете, что эти здоровые ребята действительно дадут вам завершить ваше маленькое расследование?

Признаюсь, я растерялся с ответом, но Крайцлер, очевидно, был наготове.

– Здесь, Келли, я могу лишь ответить другим вопросом – а вы дадите нам его закончить?

Келли вывернул голову и посмотрел в утреннее небо:

– Сказать по правде, я об этом еще не думал. Да, полагаю, мне и не придется. Эти убийства, как я уже сказал, оказались мне очень кстати. Если вы собираетесь поставить эту пользу под угрозу… ах да, что я плету, право слово? Имея то, с чем вы столкнулись, как бы вам самим не угодить за решетку. – И он отсалютовал нам тростью. – Приятного утра, джентльмены! Гарри! Пошел назад в «Нью-Брайтон»!

Мы проводили глазами брогам, на чьей подножке гигантской макакой-переростком висел Джек Макманус, и повернулись к стенам и башенкам в стиле раннего Возрождения, принадлежавшим Музею естественной истории.

Хотя с его открытия не прошло еще и трех десятилетий, музей уже располагал первосортным составом экспертов и громадными коллекциями диковин – костей, камней, чучел и насекомых. Но все эти престижные отделы, по праву считавшие сей причудливый замок своим домом, не могли состязаться в славе, а также иконоборчестве с отделом антропологии; и впоследствии я понял, что прямая заслуга в этом принадлежит человеку, к которому мы направлялись, – Францу Боасу.

Он был примерно ровесником Крайцлера, родом из Германии, и до того, как увлечься этнологией, обучался экспериментальной психологии. Это более чем объясняло их знакомство, неизбежное по прибытии Крайцлера в Соединенные Штаты; но самой важной причиной крепости этой дружбы было отчетливое сходство их профессиональных взглядов. Крайцлер в своей работе уповал на контекстную теорию, гласившую, что личность взрослого человека невозможно понять во всей ее полноте без рассмотрения данных индивидуального жизненного опыта. Антропологические изыскания Боаса во многом подтверждали эту теорию на примере целых культур– Занимаясь поистине революционными исследованиями индейских племен американского Северо-запада, Боас пришел к выводу, что культуры формирует скорее история, нежели расовая или географическая среда, как предполагалось ранее. Иными словами, различные этнические группы ведут себя так или иначе не из-за биологических особенностей или климата, понуждающих к такому поведению (подобной догме противоречило слишком много примеров, чтобы Боас слепо принимал ее), а потому, что их научили так себя вести. В свете этого любая культура равноценна любой другой, а на высказывания отдельных критиков, утверждавших, что коли та или иная группа преуспевала более остальных, ее следует считать превосходящей, Боас всегда замечал, что сам термин «прогресс^ – понятие весьма относительное.

С момента своего назначения на этот пост в 1895 году Боас решительным образом не давал Отделу антропологии Музея почивать на лаврах, забрасывая коллег новыми идеями; и, проходя по выставочным залам, как это сделали тем утром мы с Крайцлером, вас не могла бы не поразить интеллектуальная мощь, которой дышала экспозиция. Разумеется, благоговение вызывали и свирепые лица, вырезанные на десятках громадных тотемных столбов, выстроившихся вдоль стен; и огромное каноэ, полное гипсовых индейцев – почти как живых, – которые сражались с воображаемым течением в центре главного зала; и множество стеллажей с оружием, ритуальными масками, костюмами и прочими артефактами, занимавших все свободное пространство. Какова бы ни была причина, вступая под своды этих залов, любой человек немедленно ощущал, что, покинув модный и обжитой Манхэттен, он окунулся в жизнь такого уголка планеты, какой многие из невежества немедленно окрестили бы дикарским. Мы нашли Боаса в одном из загроможденных кабинетов, располагавшихся в башенке, выходившей окнами на 77-ю улицу. Франц оказался маленького роста человечком, с большим носом-картофелиной, густыми усами и жидкими волосами. В его карих глазах горело точь-в-точь такое же неистовое пламя крестоносца, что и во взгляде Крайцлера. Они поздоровались и пожали друг другу руки с радостью и энергией истинно родственных душ. У Боаса, правда, вид был несколько затравленный: он готовил обширную экспедицию на Тихоокеанский Северо-запад, собиравшуюся на средства финансиста Морриса К. Джезупа. Так что нам с Крайцлером пришлось быть краткими, и в двух словах мы описали суть дела. Я был потрясен искренностью Ласло, без колебаний открывшего своему товарищу суть нашей работы. Впрочем, Боаса дикость истории потрясла не меньше – судя по тому, как он поднялся, сурово оглядел нас, а потом аккуратно прикрыл двери своего кабинета.