Петр Елизаров - Шаровая молния

За процессом его избавления от зависимости отвечал небольшой отряд добровольцев во главе с Витей Ретинским. Они пользовались и методами убеждения, и методами принуждения, прибегая не только к словесному, но и к физическому воздействию – их способы были порой жестоки и негуманны, зато приносили результат.

За процессом пристально следил и Дмитрий Тихомиров, морально страдая вместе с Вершининым. И вот, воспользовавшись подходящим моментом, Тихомиров раз и навсегда решил убедить Алексея в том, что его образ жизни плох и порочен.

Вокруг тем временем привыкли не обращать внимания на слезы и мольбу Вершинина отпустить его – отпускали, а потом вновь ловили и запирали обратно в этот своеобразный изолятор. Мольба и слезы сменялись яростью и негодованием.

Леша сидел в той комнатушке безвылазно и только и делал, что стонал от боли, которую ему причиняла ломка. Его научились усмирять без капли сожаления. Вершинин предпринимал изощренные попытки к бегству, но ничего дельного не выходило. За несколько недель жизни в пустой комнате он превратился в нелюдимого зверя, с укором и злостью смотревшего на стороживших его людей. Непременно зверь должен был стать человеком, и он им стал, но намного позже. Взаперти легко можно сойти с ума, но Леша оказался стойким – в отличие от Тихомирова, который еле терпел действия Ретинского и его сподвижников с целью вытащить Алексея из ямы. Дима расценивал это как издевательства над человеком, над его хорошим другом. Но Витек был настроен серьезно: именно так он спас Вершинина от смерти, как позже сделал Тихомиров на озере.

Витек предупреждал Диму, что входить сейчас к Вершинину и что-то ему внушать – это бессмысленно и опасно, ведь непонятно, какая за этим может последовать реакция. Но Дима был непреклонен и все же добился своего. Витя же настоял на том, что Тихомиров войдет к Вершинину только под его присмотром. Так и случилось…

Свет от серого и унылого весеннего неба проникал в пустую комнату через окно без занавесок. Двери со стеклянными вставками (Вершинин выбивал их неоднократно) распахнулись, и Дима с ужасом сделал шаг в импровизированную камеру. За ним со злобно-серьезным видом вошел Ретинский.

Услышав скрип старых половиц, Вершинин ошалело раскрыл глаза. Он сидел на полу, оперевшись спиной об стену, поджав колени к груди и положив на них руки. Немытые черные волосы закрывали его очи. Алекс сидел в запыленных черных джинсах и разорванной рубашке белого цвета. Он смотрел на свои дырявые кроссовки с белыми подошвами, которые валялись у стены напротив.

Вершинин и с окна пытался спрыгнуть, выбив вдребезги все стекла, и об стены бился, двери проламывал, прямо в тонких джинсах и разорванной рубашке в мороз убегал на другой конец города, размахивал кулаками, пытаясь отгородиться от своих надзирателей, то и дело находивших его. К врачам он идти не хотел, поэтому пришлось избавлять его от зависимости народными средствами, по заветам бывалых пацанов, которые тоже прошли через это. Леха лишь глубоко-глубоко в душе осознавал, что все это делается ему на благо. Тихомиров очень рисковал, затевая с ним серьезную беседу.

– Леша, – тихо позвал Дима.

Тот медленно поднял голову и посмотрел на Тихомирова измученным взглядом.

– А-а-а, – хриплым голосом протянул Вершинин, стараясь подняться, – и ты пришел. Что надо?! Поржать, полюбоваться… на то, как человек страдает…

– Вовсе нет, – спокойно возразил Димка, разглядывая, во что жалкое и несуразное превратился Вершинин. – Зачем ты так говоришь?

– А просто так, блять! – сказал Вершинин, безуспешно пытаясь встать и поймать заветное равновесие после нескольких часов раздумий и сидения в одном положении. Тогда он только начал осознавать всю серьезность ситуации, в которую он угодил. Вершинин боролся сам с собой, но пока не мог контролировать свои бездумные высказывания в адрес пришедших. – Потому что мне плохо! – воскликнул он. – Эй, Ретинский! Сколько можно меня здесь держать?! Когда меня отсюда выпустят?!

– Как только, так сразу, – ответил ему Витя, сложив руки на груди.

– Что ты сказал?! – орал Вершинин, словно пьяный, а Тихомиров не верил своим глазам. – Садист ты, сука! Ебаный фашист! Вот я выберусь отсюда, и ты, дерьмо собачье, пожалеешь, что на свет родился! Мы засудим тебя – ты сядешь! Видишь, Дима, – Вершинин подошел к Тихомирову, положил руку на его плечи и показал пальцем на Витька (от Леши пахло так себе), – из-за этого человека я страдаю… из-за него я сижу здесь. Если бы не он, то все было бы как прежде! Понимаешь, Дим?!