Виктор Точинов - Зеркало судьбы

– Ты смотри же, не говори маме, – сказала Катя сестре.

Девочки стояли на лестнице, ведущей наверх, к гостевым комнатам. Недавно, буквально только что, они стали обладательницами загадочной и страшной тайны, – подкравшись к двери и подслушав разговор брата Володи с его товарищем и соучеником Чечевицыным.

Они узнали многое, не ведали лишь, что и их секретный обмен мнениями сейчас подслушивают: внизу притаилась как мышка Машенька Королева, младшая из сестер, едва достигшая пяти лет.

Маша уже третий день была безответно влюблена в Чечевицына.

И сейчас, узнав из вторых рук секрет мальчиков, не знала, что ей сделать: бежать ли немедленно к маменьке, все рассказать и спасти объект своей любви от стрел и копий туземцев и от клыков и когтей страшных хищников, – или же, по примеру старших сестер, дозволить герою проявить героизм и вернуться с богатой добычей…

Так ничего и не решив, Машенька тихонько скользнула вниз по ступеням.

Беседовал урядник с родителями в столовой, одновременно заполняя какую-то бумагу. Спрашивал про Парамовский лес – большой, дни напролет блуждать можно – и начинавшийся буквально в версте от имения.

Мамаша Королева плакала.

Старшие девочки переглядывались. Золотой песок и слоновая кость казались им все менее привлекательными…

Машенька, наблюдавшая за всем из своего уголка, не выдержала:

– Маменьк-а-а-а! – с плачем подбежала она к столу. – Они не в лес! Они в Америку-у-у-у! Пешком, вон туда, я утром все видел-а-а-а!

Через считанные минуты погоня двинулась по следу.

Время расставаться пришло на знакомом и памятном Чечевицыну месте – там, где дорога от имения Королевых выходила на тракт. Указатель куда-то исчез со столба, но сам столб еще стоял, и виднелись на нем дырки от гвоздей, крепивших доску. Чечевицын вздохнул, губы что-то беззвучно прошептали.

Отсюда дорога Фокина и отряда шла налево, к фронту и гибели, Чечевицына с его бричкой и пулеметами, – направо, в город. Пора было прощаться, но теплого прощания не получалось и все шло к тому, что кивнут друг другу да и разъедутся.

Так бы и вышло, но комэска вдруг вспомнил что-то, хлопнул себя по лбу под фуражкой, слез с коня.

– Пойдем-ка, Чечевицын, – впервые назвал он чекиста без прибавления «товарища». – Кой тут чё передать тебе надо… Пойдем, пойдем…

Он сделал приглашающий жест и пошагал подальше от дороги. Чечевицын ничего не понял, но вылез из брички, пошел следом: невысокий, прямой, черный как головешка.

– Тут это, Чечевицын… Девка та, помещичья, нехорошо помирала… Из рук рвалась, кричала, чё не Володя, чё она все, она… не знаю уж, о чем речь шла… Тебя требовала… Ну, растолковали ей: отлучился, мол, товарищ Чечевицын, не скоро вернется… Ну, успокоилась вроде, стала к стеночке… Вот, тебе просила передать, как вернешься…

Фокин стянул фуражку, вынул из-под подкладки и протянул крохотный листок.

Произнес другим тоном, почти заискивающим:

– Я глянул, чё там… и не понял ничё… и знаешь чё, Чечевицын… ежели то шифровка какая… и ежели ты не тем, а вон тем служишь… ты, ежели чё, меня, главное, не втягивай… мне-то все едино, так и так подыхать… не хочу, чтоб жену таскали…

– Здесь не шифровка, Фокин, здесь другое, – задумчиво произнес Чечевицын, разглядывая ровненький и гладенький квадратик бумаги, аккуратно вырезанный ножницами из школьной тетради сестры и много лет пролежавший в девичьем альбоме. – Похоже, она любила меня все эти годы… Все пятнадцать лет. Вот ведь оно как бывает.

– Она любила тебя… А ты ее…

– Угу. Она любила. А я убил. Затертая рифма, любил-убил… Бывает и так, Фокин.

Чечевицын выпустил бумажку из рук, она закружилась к земле – еще один осенний лист в лесу, богатом палой листвой.

– Знаешь, Чечевицын, спервоначалу я думал, – ты человек… Позжее думал: нехороший ты человек и странный. А нынче вот думаю: и не человек ты вовсе… И хуйли мне твоего подвала пужаться? Так и так скоро подохну – и сразу туда.

Комэска Фокин схватился за наган, и дернул из кобуры, и увидел, как махнул рукой Чечевицын и блеснул браунинг, вылетая из рукава, и выстрелил от бедра, и что-то щелкнуло, как трехаршинный пастушеский кнут, и пуля угодила чекисту в лоб, точно промеж бровей, и разбила в куски и перемешала двух разных людей, поселившихся в одной голове, и мозги после выстрела Акулы Додсона плеснулись назад, забрызгав на добрый аршин желтоватую пыль Сьерры, и Фокин почувствовал, как что-то острое кольнуло ему прямо в сердце, и начал падать вперед, проваливаясь в бездонные колодцы глаз Боба Лагарры, и стетсон свалился с его головы к сапогам еще державшегося на ногах Чечевицына, и Боливар, напуганный выстрелами, отпрянул в сторону, но быстро успокоился и продолжил щипать траву, возможно, радуясь, что не придется уносить на спине ни одного, ни двоих, никого, – и жеребец будет так подкрепляться долго, пока к поляне не подъедет шериф Билл Крузерс в сопровождении двух агентов уездного угро…