Виталий Осокин - Выше только звёзды

Клюквин горько усмехнулся.

– Это теперь делается проще простого. Она – это проект. Какой-нибудь папик забашлял издательству кругленькую сумму – оно и радо раскручивать её по всем направлениям. Тебе она нравится?

– Красивая она.

– Но нам не по зубам такая цыпочка. Надо быть реалистами.

К вечеру Клюквин напросился к Никите в гости в гостиницу. Накануне он провёл ночь в хостеле, а на следующий день вечером ему надо было уезжать на родину. В номере Никиты имелись две отдельные кровати.

– Не бойся я нормальной ориентации – приставать не буду, – заверял Клюквин Никиту.

В номере он извлёк из своего старого походного рюкзака бутылку водки и консервы.

– Какой писатель без алкоголя. Это даже как-то безнравственно что ли и противоестественно, – заметил Клюквин.

Никита пил алкоголь редко, но ошарашенный нечаянным, негаданным успехом, рад был расслабиться, остудить кипящие от счастливых позитивных мыслей мозги.

Накатили раз, другой. Клюквина потянуло на задушевную беседу.

– Какое же говно этот мир. Сколько в нём несправедливости и глупости. Одно только меня держит в этой дурацкой жизни – творчество, писанина, как называет всё это моя мама. Глупо это всё абсолютно. Пишу, потому что не могу не писать. Знаешь, о чём запланирован мой новый роман?

Никита отрицательно мотнул головой.

– Название «Красный купол». Суть – коммунизм победил на всё земном шаре – сбылась мечта идиотов.

– Ты – коммунист?

– Наоборот – ненавижу его. Ты, брат, вряд ли будешь читать мои книги. Все писатели такие – эгоцентрики; думают, что они самые-самые, а весь остальной мир – это декорация, фон, на котором сверкает их талант. Мы писатели – говно, как люди, друг друга не любим, завидуем, строим козни.

– Я бы почитал твою книгу.

– Ты серьёзно?

– Вполне.

– Я тебе подарю последнюю про колхоз.

– Буду рад.

– Знаешь, Никит, а я ведь о тебе сначала плохо думал, потому что я уже сильно испорченный жизнью и творчеством человек. Я ведь как мыслил, что ты – проект. Такой молодой и уже критики о тебе строчат статьи в центральных газетах. Завидовал тебе – козлина я страшная. А ты просто другой. Ты чище, чем другие; лучше, чем такие, как я. В тебе есть что-то такое особенное, не от мира этого поганого и грязного.

– Не преувеличивай, Толь.

– Добро нельзя откладывать на потом. Потом, скорее всего, уже будет поздно. Дай я тебя поцелую.

– Не надо.

Клюквин поцеловал смачно Никиту в щёку, без труда преодолев его слабое сопротивление, и разлил водку в маленькие пластмассовые походные стопки.

На другой день Никита поплёлся на ярмарку один без своего нового друга. Похмелье и депрессия не позволили Клюквину составить ему компанию. Анатолий с утра на выходе из гостиницы сказал, что хочет навестить в столице своего какого-то дальнего родственника, отлежаться у него и вечером поехать на свою малую родину, «родину с маленькой буквы», как он выразился.

У Никиты шумело в голове, шумело от боли и одновременно от приятного чувства успеха. Его книгами интересовался народ. А к обеду к нему пожаловал журналист в модной рыжей куртке, джинсах и круглых очках. Этот тип показал удостоверение. В удостоверениях Никита ничего не понимал. Журналист сказал, что представляет какое-то крупное московское издание. За спиной журналиста скапливались зеваки, желающие лицезреть в живую интервью с подающим большие надежды молодым писателем. Журналист записывал интервью на диктофон.

– Никита, не кажется ли вам, что детективный жанр уже изжил себя, исчерпал? – задал первый вопрос журналист.

– Нет, – просто ответил Никита.

Журналист ехидно хмыкнул и перешёл к следующему вопросу:

– Ладно, тогда, можете ли вы в двух словах определить, чем вы отличаетесь от многочисленных Донцовых, Марининых и прочих Акуниных?

Никита выдержал паузу, после чего парировал интервьюера встречным вопросом:

– Вы читали мои книги?

– Читал, – неуверенно промямлил журналист.

– И? Разве я похож на Маринину или Донцову?

– Разумеется, нет; у вас есть некий налёт оторванности от реальности и больше непредсказуемости.

– Видите, вы сами ответили на свой же вопрос.

Журналист был повержен и уничтожен. Кто-то позади него звонко зааплодировал, а женский тонкий надрывный голос воскликнул:

– Гений!

Это было чудо, сон. Никита думал, что успех он сейчас может потрогать руками; успех, словно плотным невидимым облаком, обволакивал его и всё вокруг него в радиусе десяти метров. Книги его разбирались ещё быстрее. У малахольного юноши по виду студента не хватало денег на экземпляр. Бедняга перебирал в ладони мелочь и купюры, и снова шарил в карманах куртки и помятых брюк в надежде наскрести на книгу. Никита подарил ему свой роман бесплатно, оставив в нём дарственную запись: «На счастье! Никита Осипов». Коротко и просто.