Аркадий Макаров - Быстрые деньги

Стоит у порога Горемыкина дочь, а мать к ней с вопросом:

– Ты где же, паскудница, была? Я тебя по всей деревне ищу, а твой и след простыл! Замочила подол и убежала! Ой, а это что? Никак гостинец? Вот молодец! Мать родную не забываешь! Ну-ка, ну-ка, что ты там принесла? – и выдёргивает свёрток из рук дочери. – Ой, ребёночек! Чей?

– Нашла… – мнётся в дверях Светёлка, сказать не знает что, сопельки у Егорушки ладошкой вытирает: «Вот, маманя, покачай, кто-то сунул невзначай!»

– Ах ты, сука эдакая, нагуляла, поди!

А Светёлка ей баксы зелёные протягивает. Не поскупились подруги-студентки, скинулись на общего крестника, последнее не пожалели. Говорили: «Бери, чего там! Мы ещё заработаем! Не забывай нас!»

Как увидела маманя деньги забугорные, сразу подобрела: «Ничего, ничего доченька, наш будет, братик вот этих оглоедов!» – и сует Егорушку в руки самому любопытному из «оглоедов», который в узелок сунулся, думал там гостинцы какие. – Положи в люльку!

А люлька в этом доме всегда не пустовала. Вот и теперь новый «погорелец» её обживать будет. Хорошая люлька! Из дуба-ясеня скроена, ещё с послевоенных времён, в ней сама мамка-грешница качалась, ротик разевала: «Исть, исть!».

Такие вот дела сложились в семье у Горемыкиных. Жили весело, а теперь ещё веселее будет…

Жизнь Светёлке в деревне быстро наскучила. Себя показать негде. А показать было что: студентки те самые для большей пользы своим занятиям в редкие часы безделья ходили на уроки эротических танцев и тоже брали с собой Светочку-Светёлку, Светунца, как они её иногда называли.

От этих танцев Светунец была без ума, и быстро освоила все приёмы римских и греческих гетер.

Преподаватель танцев, небезызвестный Сева Раппопорт, по античным рисункам и фрескам древних капищ воссоздал движения и позы служителей Афродиты и старался передать своим ученицам всю мистическую прелесть стародавних обрядов и вакханалий во славу бессмертного Приапа.

А в деревне где покажешь то, чему так прилежно училась Светунец? Правильно, в местном Доме Культуры, который руководители местной новой администрации переделали в торговый центр. Вот и негде реализоваться…

Пробовала Светёлка показать несколько движений на пыльном пятачке, где собиралась вся деревенская молодёжь от пятиклассниц до неуклюжих вековух-засиделок да местное хулиганьё – других нет.

Хулиганы, что с них? Так и норовят под юбку залезть, а взять с них нечего.

Поэтому приходилось ходить в брюках, хотя эта одежда не так привычна, как юбчонка длиной в ладонь.

Скучно живёт деревня.

Попалась Свете как-то на глаза газетёнка одна, мать любила в бумагу селёдку заворачивать, в новомодных пластиковых пакетах солёности быстро протухали, а в бумаге – ничего. Видит в той газетёнке на развороте фигурки девочек в юбочках и – без. Хотела в помойное ведро газету выбросить, уж очень «буков' много, но попыталась прочитать: вот она, судьба её! Клуб для очень весёлых и богатых мужчин, набор танцовщиц делает, девочек не старше двадцати лет на добровольных рыночных условиях. Чтобы девочки с «перчиком» были, смазливые и вольные, как ветерок в поле, но целые.

Сорвалась Светёлка, Егорушка уже к бабке сильно привязался, и она к нему, даже выпивать реже стала.

Вот она жизнь, какая! То холодом обдаст, а то солнышко над головой повесит…

Встретилась в Москве снова со своими наставниками-студентками, – те всё знают. Они посоветовались-посоветовались и направили незадачливую к тому своему доктору.

Отслюнили немного зелени, конечно, не без этого, и доктор вмиг косметический шовчик на самом неудобном месте сотворил.

– Всё, девка, взял я грех на свою душу! Иди! Сказывали, что в этом клубе можно легко за денежного мешка замуж выпрыгнуть. Иди! Удачи тебе, дочка!

Ну, остальное – дело техники!

Скорее всего, у доктора того рука лёгкая. Закружило, завертело её пушинкой по жизни.

Вот и солидный всегдашний посетитель клуба Николай Константинович, как теперь говорят, запал на неё. Снова молодая дурь в голову ударила. Решил сменить имидж, как костюм перелицевать.

Молоденькая да ладненькая – кто ж откажется? Привязался к Светёлке, Светунцу этому – глаза застелило. А она всё – «дяденька» да «дяденька»!

– Ты меня хотя бы папкой называла, – скажет иногда Николай Константинович, поглаживая блондинистые завитки на хитренькой улыбчивой головке.

А та поднимет к нему личико, прощебечет, что-то такое вроде: «Не родня я Вам, дядечка!» У Вас, мол, фамилия Шмырёв, а у меня Горемыкина. Вот если бы я тоже такую фамилию, носила, тогда другое дело…