Ариэль С. Уинтер - Смерть длиною в двадцать лет

Ви, потупившись, уставилась на скатерть и нервно теребила пальцами салфетку на коленях.

Я старался не смотреть в сторону Брауни, но у меня плохо получалось. Зато я теперь хоть разглядел его. Он оказался моложе, чем я думал – лет сорока, а может, и меньше. У него уже намечалась лысина, и сам он был крупным во всех отношениях – и рост, и мускулатура, и жир.

Нам принесли напитки, и я залпом выпил половину своей порции.

– Как это мило, что мы сидим тут втроем, – сказал Брауни. Его явно забавляло наше с Ви смущение. – А, Ви? – Он кулаком дотронулся до ее лица, давая понять, что за этим якобы шуточным жестом кроются далеко не шуточные намерения. Потом, повернувшись ко мне, спросил: – Простите, как ваше имя? В прошлый раз я был немного расстроен, так что запамятовал.

– Шем Розенкранц, – сказал я.

Он нахмурился.

– Это еврейское имя, не так ли? Ви, а я и не знал, что ты у нас еврейка.

– Я не еврейка! – с жаром, почти возмущенно, возразила Ви. – Я…

Даже не глядя в ее сторону, он жестом сделал ей знак молчать.

– Конечно, конечно. Да это и не важно. Мы все тут белые люди, так что какая разница. Но все-таки жаль, что я не знал, что ты еврейка, Ви. Тебе следовало признаться мне в этом.

Ви, потупившись, уткнулась взглядом в колени. Люди за столиками вокруг притихли, словно Брауни высосал всю энергию из окружающего пространства.

– Так какая все-таки между вами родственная связь? Я что-то не очень понял, – гнул свое Брауни.

– Карлтон… – начала было Ви, но он грубо одернул ее:

– Я не к тебе обратился! Тебя никто не спрашивает!

Ви притихла и еще больше потупилась, а он продолжал:

– Что ж ты не научил ее уму-разуму, а?

И он схватил ее за руку, так же, как до этого меня, и лицо Ви болезненно скривилось. Я никогда не видел ее такой испуганной, и ее страх пугал меня больше, чем злобная болтовня Брауни. Когда метрдотель принес наш скотч, а официант с подносом вино, я одним махом допил свой «Джин Рики».

– Ага… Значит, говоришь, Шем Розенкранц… – продолжал Брауни, не стесняясь обслуги и по-прежнему держа Ви за руку. – О, погоди-ка, а я вроде что-то читал в газете о твоем сыне. Его вроде бы убили?

– Да, мой сын умер, – сказал я. – Но его не убили.

– О, точно! Я же читал в газете! – И, многозначительно нахмурившись, он прибавил: – Но мне известно кое-что и не из газет. Его убили и пытались сжечь его тело.

Я силился угадать, болтает он просто или действительно что-то знает. Нервно поерзав на стуле, я украдкой бросил взгляд на Ви, надеясь по ее глазам понять, не рассказала ли она ему о нашей тайне, но она сидела, опустив глаза, словно девчонка, получившая нагоняй от родителей.

Вальяжно откинувшись на спинку стула, Брауни поймал за рукав проходившего мимо официанта.

– Я хочу сделать заказ.

– Я сейчас найду вашего официанта, – сказал парень.

– Я не хочу, чтобы ты искал моего официанта, а хочу, чтобы ты ему передал мой заказ. Нам что-нибудь не из меню. Всем троим.

– Хорошо, сэр, – сказал парень, слишком уж усердно кивая.

– Ха! «Сэр»! А еще говорят, что нынешняя молодежь не учится манерам. Молодец, парень, ты далеко пойдешь, если будешь продолжать в том же духе. – Он отпустил рукав официанта, и тот заторопился в сторону кухни.

Брауни взял бутылку вина и наполнил бокал Ви, потом свой.

– Да, с твоим сыном беда, – сказал он мне и покачал головой. – Ведь нет на свете ничего важнее семьи. У меня у самого есть три ангелочка, и они для меня в жизни все. Вон, спроси у Ви, она тебе расскажет. Я же только и говорю о них. Так ведь? – Он выжидательно посмотрел на Ви. – Я спрашиваю: так ведь?

– Да, так. Он все время говорит о них, – подтвердила Ви каким-то совсем уж безжизненным голосом.

– Вот видишь, я все время говорю о них, потому что нет на свете ничего важнее семьи. Ведь так, киска?

Я выдохнул воздух через нос.

– Да, ты сейчас в трауре, я понимаю. Если б с моими ребятишками что-нибудь случилось, я бы убил того, кто это сделал. Собственными руками убил бы ублюдка!

Его слова напомнили мне, что мы все трое по сути являлись убийцами, и я еще собирался повторить этот опыт. Вот до чего докатился.

Я снова приложился к своему стакану, а Брауни тем временем внимательно наблюдал за мной. Он ждал, что я еще скажу. И я сказал:

– У меня такое ощущение, что жизнь для меня кончилась.

И тут я не соврал, у меня действительно было такое ощущение. Я бы, наверное, был рад в тот момент, если бы Брауни встал и пристрелил меня прямо на месте. Но он бы никогда такого не сделал, поэтому и сидел сейчас открыто на людях, как почтенный гражданин, потому что и был почтенным гражданином. На нем лично не висело никаких убийств.